III
III
Михаил Илларионович начинал день в Бухаресте с прогулки по саду – командующий Молдавской армией жил в особняке богатого валашского боярина.
Он старался побольше двигаться, чтобы не толстеть, – склонность к полноте у Кутузова была смолоду, а в последние годы тучность стала особенно одолевать Михаила Илларионовича: кафтаны, шитые год назад, не сходились.
Пешие утренние прогулки Михаил Илларионович завел еще в Киеве, где при генерал-губернаторском дворце был расположен громадный сад, гулять в котором было тем более приятно, что в нем пели соловьи.
Особых результатов от прогулок Кутузов не видел, но оставить их все-таки не решался. Обычно во время прогулки его сопровождал полковник Резвой или правитель канцелярии капитан Кайсаров.
Сегодня Михаил Илларионович ходил один. Сад стоял, как невеста, весь в нежном цвету. Кутузов шел не торопясь, заложив руки назад. Пальцы едва сходились за спиной. В последние полгода он, кажется, снова пополнел: в Вильне Михаил Илларионович гулял меньше, нежели в Киеве и у себя в Горошках. Это раздражало его. Он невольно вспомнил, как две недели назад приехал сюда.
Бухарест встретил его торжественно и радушно. Коляску нового командующего ждала – кроме официальных лиц – пышная толпа валашских бояр и их ярко и порой безвкусно одетых жен и дочерей.
Валашки, наслышанные об европейской учтивости, галантности генерала Кутузова, о том, что он, несмотря на занятость, любит уделять время светскому обществу, театрам и балам и неизменно оказывает внимание дамам, встретили Кутузова цветами и улыбками. Яркая, шумливая толпа окружила карету командующего. Цветник живописно нарядных дам возглавляла жена знатного валашского негоцианта красавица Смарагдецкая. И – о конфуз! – Смарагдецкая протянула Михаилу Илларионовичу руку, помогая вылезть из коляски.
«Проклятая тучность!» – досадливо вспомнил эту сцену Кутузов, снимая фуражку и вытирая вспотевший лоб платком. Дожил до того, что молодая женщина протягивает ему руку помощи! До сих пор он всегда помогал дамам выходить из кареты, а теперь… Правда, госпожа Смарагдецкая очень порывиста и немного более восторженна, чем следует, но все-таки женщина, и притом хорошенькая!
Никак не хотелось мириться с тем, что ему уже шестьдесят шесть лет, что, в сущности, как ни верти, а старость…
Он не спеша зашагал по дорожке. Мысли о старости невольно вызвали мысли о смерти. И Михаил Илларионович вспомнил о трагической гибели командира девятой дивизии генерал-лейтенанта Аркадия Суворова, сына прославленного полководца. Все последние дни Михаил Илларионович жил под впечатлением этого ужасного события.
Кутузов знал и любил Аркадия Суворова с детства, и его преждевременная нелепая смерть потрясла Михаила Илларионовича.
Ни лицом, ни фигурой Аркадий Суворов не напоминал отца. Высокий, белокурый, он был красив, но красотой не отцовской, суворовской, а материнской – Прозоровских. Не получив систематического образования, Аркадий Суворов дослужился до чина генерал-лейтенанта. Он ничего не читал, не был так жаден к знанию, как его великий отец, и увлекался только охотой и картами. И лишь характером немного походил на отца: имел ясный ум, был добр, общителен, прост и храбр. Офицеры и солдаты его дивизии обожали своего двадцатишестилетнего начальника.
И вот 13 апреля 1811 года, возвращаясь из Бухареста в Яссы, где располагалась девятая дивизия, Аркадий Суворов должен был переезжать через дрянную речонку Рымна, которая когда-то прославила его отца и название которой было присоединено к их фамилии.
Аркадий Александрович до этого неоднократно переезжал ее вброд без всяких приключений. Рымна была не широка и не глубока, и в первый раз, когда Аркадий Суворов увидал ее, он даже пошутил: «Я вижу, что мой батюшка иногда любил преувеличить: он рассказывал, что в этой речонке потонули во время сражения тысячи турок. Да через Рымну курица пройдет, не замочив ног!»
Но перед 13 апреля прошли сильные дожди. Маленькая, тихая Рымна вздулась и превратилась в широкую, бурную реку.
Стоявшие на берегу молдаване и суруджи предупреждали генерала Суворова: «Не езди, ваше превосходительство!»
Но горячий Аркадий Александрович (в этом он был вылитый отец) возмутился и крикнул своему ямщику: «Чего боишься? Поезжай!»
Не успела коляска въехать в реку, как ее опрокинуло. Ямщик, плохо плававший, стал тонуть. Генерал Суворов, успевший сбросить шинель, кинулся ему на помощь. Ямщик кое-как уцепился за коляску, и его, порядком избитого о камни, выбросило на берег, в полуверсте от места переправы. А генерал-лейтенант Аркадий Суворов утонул.
И вот это печальное происшествие не выходило из головы у Михаила Илларионовича. Точно он чего-то недосмотрел, точно он был виноват в смерти сына своего учителя и друга – Суворова.
И теперь Кутузов шел, с грустью думая о молодом Аркадии, так рано окончившем все расчеты с жизнью.
Сзади по дорожке послышались шаги. Михаил Илларионович обернулся и увидал шедшего к нему от дома генерал-лейтенанта Александра Федоровича Ланжерона.
Большим носом, наглыми, чуть навыкате, коричневыми глазами, в которых было не столько ума, сколько высокомерия, хохолком по моде взъерошенных волос граф Ланжерон напоминал забияку-петуха. Узкие губы его были всегда сжаты. Вот и теперь он, меньший летами, опытом и чином, шел к старому Кутузову с таким видом, словно учитель к ученику.
Граф Ланжерон, французский эмигрант, был не бог весть какой вояка. Он участвовал в штурме Измаила, в прошлом году отнял у турок Силистрию и поэтому считал себя непревзойденным полководцем. Интриган, сплетник и завистник, он никого не уважал и не ценил, кроме самого себя.
До приезда Михаила Илларионовича в Молдавскую армию Ланжерон временно командовал ею вместо больного Каменского и теперь безо всяких оснований считал себя обиженным: почему Молдавскую армию вверили не ему, а Кутузову? За плечами Кутузова Ланжерон судил о его действиях и приказах вкривь и вкось, нагло уверял, что Кутузов ничего не предпринимает без его совета.
– Михаил Илларионович, – сказал Ланжерон, здороваясь с Кутузовым, – посланный в Шумлу вернулся. Я прав: визирь новый!
Несколько дней тому назад в болгарских деревнях правого берега Дуная распространился слух о том, что султан назначил вместо престарелого, нерешительного Юсуф-паши нового. Кутузов послал в Шумлу разведчика под предлогом пересылки в Турцию писем турецких пленных, находящихся в России.
Почему Ланжерон считал правым себя? Ведь Михаил Илларионович не оспаривал слуха, Ланжерон же передавал слышанное от других. Кутузов не стал допытываться у Александра Федоровича об этом – фраза Ланжерона была во всегдашней манере надменного и наглого француза.
– И кто же назначен вместо Юсуфа? – обернулся к Ланжерону Кутузов.
– Ахмед-паша. Знаете, он был начальником Браиловского гарнизона. В прошлом году он прекрасно отбил приступ князя Прозоровского, – не без удовольствия рассказывал Ланжерон. – Ахмед-паша – деятельный и дельный азиат. С ним придется считаться!
– А я с Ахмед-пашой посчитался уже двадцать лет назад, – спокойно ответил Михаил Илларионович, – летом тысяча семьсот девяносто первого года разбил его при Бабадаге… А потом встречался с ним в мирной обстановке – вместе пили прекрасный кофе и курили чудесный табак в Константинополе. Ахмед часто сопровождал меня в поездках по Константинополю… Мы – старые друзья, – с легкой улыбочкой закончил Михаил Илларионович.
Высокий Ланжерон искоса, сверху глянул на небольшого Кутузова, но ничего не сказал – превосходства не получилось!
– Так, может быть, нам можно воспользоваться этой старой дружбой? – минуту помолчав, предложил Ланжерон.
«Яйца курицу не учат!» – язвительно подумал Михаил Илларионович, но сказал:
– Такая глубокая мысль делает вам честь, граф. Я об этом сразу же подумал и сам.
И, как мог ускорив шаги, направился к дому.
Граф Ланжерон, звеня шпорами, шествовал сзади надменным петухом. Михаил Илларионович прошел прямо к себе в кабинет. Проходя через приемную, он молча кивнул головой Кайсарову, который что-то диктовал писарю. Капитан бросился вслед за командующим.
Михаил Илларионович повесил фуражку на вешалку и устало опустился в кресло.
«Ходишь-ходишь, а вот ноги не держат», – подумал он.
– Будем писать письмецо моему другу, новому визирю Ахмед-паше. – И стал диктовать:
«Благороднейший и прославленный друг!
Мне было весьма приятно по моем прибытии в армию узнать о почти одновременном возвышении Вашей светлости в ранг первых особ Оттоманской империи. Я спешу в связи с этим принести Вам мои искренние поздравления и пожелания. К этому побуждает меня давность нашего знакомства, начавшегося около девятнадцати лет тому назад. Я вспоминаю то время с истинным удовольствием и радуюсь счастливому обстоятельству, которое ставит меня теперь в непосредственные отношения с Вашей светлостью и позволит мне иногда выражать чувства, которые я сохранил к Вашей светлости с того времени, ибо я осмеливаюсь считать, что несчастные обстоятельства, разделяющие обе наши империи, ни в коей мере не повлияли на нашу старинную дружбу. Она не находится в противоречии с тем усердием и той верностью, которые мы оба должны испытывать к нашим августейшим монархам».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.