IV
IV
В хмурый сентябрьский день, когда в Петербурге уже совсем запахло осенью, Александр собрался на театр военных действий.
С детства слышавший похвалы любвеобильной бабушки и льстивых придворных своей ангельской красоте и необычайному уму, Александр был весьма высокого мнения о себе. Прусскую муштру он постиг на гатчинских вахтпарадах в совершенстве и потому считал себя прирожденным полководцем и сравнивал себя с воинственным прапрадедом: Петр Великий в двадцать восемь лет объявил войну Карлу XII, он же, Александр, в двадцать восемь лет собирался сражаться с Наполеоном.
Кроме армии Кутузова, на западной границе стояло девяносто тысяч русских войск под командой генерала Михельсона. Михельсон сосредоточился у Гродны и Брест-Литовска, чтобы побудить колебавшуюся Пруссию выступить на стороне союзников. Если же Пруссия согласится пропустить через Силезию русские войска, то Михельсон должен идти на соединение с Кутузовым.
9 сентября 1805 года Александр выехал из столицы. Хотя он не был религиозен, но терпеливо выстоял получасовой молебен в Казанском соборе: Александр прикидывался простым, а любил театральность.
Гвардия под командой Константина выступила в поход на неделю раньше. Александр провожал ее на Царицыном лугу.
Братец Константин, гордо подбоченясь, ехал героем впереди первой роты преображенцев, таких же курносых, как сам. За ним с музыкой и барабанным боем шла гвардия. Шла так, что дрожала земля и в Летнем саду заволновались, закаркали вороны.
Александр нагнал гвардию, подъезжая к Витебску.
Константин Павлович проехал верхом только до Гатчины, а потом пересел в коляску. Время от времени он садился на коня и пропускал мимо себя полки. Он придирчиво, зорко смотрел, как идут солдаты, держат ли равнение и дистанцию, не разбрелись ли по тракту, как стадо.
Александр с удовольствием увидел, что гвардия марширует как полагается: солдаты старательно держат ногу, офицеры все на своих местах. Они словно маршировали на Царицыном лугу, а не шли по выбитому белорусскому тракту. Пожалуй, даже отец не придрался бы ни к чему. Александр не замечал измученных солдатских лиц и санитарных повозок, которые были битком набиты изнемогшими в немыслимом походе людьми.
Он смотрел на бравую гвардию и уже видел свои победные лавры и всеобщее восхищение женщин, к которым Александр был неравнодушен с пятнадцати лет. Немного портило настроение то, что два его друга – князь Адам Чарторыйский и князь Петр Долгоруков, ехавшие с ним в одной коляске, сидели надувшись: они не ладили между собою.
Год назад, когда государственный канцлер граф Воронцов ушел по болезни в отставку, Александру пришла в голову диковинная мысль: назначить на его место своего друга – поляка Адама Чарторыйского.
Чарторыйский, как умный человек, не очень хотел занимать в чужом государстве ответственный пост министра иностранных дел. Он понимал, что такое назначение на одну из важнейших должностей в России его, поляка, неизбежно вызовет недовольство в придворных кругах. Любой русский вельможа скажет: «Неужели у нас не хватает своих?»
Чарторыйский знал упрямство Александра. Если какая-либо фантазия приходила императору в голову, то Александр не пытался разобраться, хороша она или плоха. Он хотел одного: поставить на своем. Достигнув же успеха, Александр очень скоро охладевал, а иногда становился даже враждебным тому, чего так страстно добивался.
Чарторыйский убеждал Александра, что чужестранцу неудобно быть министром иностранных дел в России, но Александр возражал ему: «При Петре Великом министром иностранных дел был же еврей Шафиров!»
Князю Адаму пришлось нехотя согласиться.
Как он и ожидал, придворное общество встретило его назначение холодно. При дворе у Чарторыйского оказалось много противников. И самым влиятельным из них был генерал-адъютант царя и его друг князь Петр Долгоруков.
Став министром иностранных дел, Чарторыйский, как горячий патриот, задался целью восстановить родную Польшу в ее прежних границах.
Чарторыйский играл на чувствительных струнах очень мнившего о себе Александра. Он говорил, что Александру надо возглавить европейскую коалицию против Наполеона. Политике завоевания надо противопоставить принципы справедливости и законности. По его словам, Александр должен был явиться избавителем Европы от тирана. Чарторыйский доказывал, что первым шагом должна быть восстановленная Польша. А так как это противоречило интересам Пруссии, то, начиная борьбу с Наполеоном, надо прежде всего разбить Пруссию.
Долгоруков не был сторонником ни восстановления Польши, ни войны с Пруссией. В этом они с Чарторыйский расходились. Но он тоже стоял за войну с Наполеоном.
В пути, когда выяснилось, что император Александр собирается заехать к родителям Чарторыйского в их имение Пулавы, отношения между Долгоруковым и Чарторыйский обострились. В представлении Долгорукова такой шаг со стороны Александра был унизительным: русский император едет точно на поклон к польскому вельможе, как будто извиняться за то, что его бабушка выгнала из Пулав молодых Чарторыйских. Долгорукова задевало то, что Александр всегда оказывал предпочтение иностранцам.
Так, почти не разговаривая друг с другом, они доехали до Брест-Литовска. Здесь их пути разошлись: Чарторыйский ускакал вперед, в Пулавы, чтобы подготовиться к приему такого необычного гостя, а Долгорукова Александр послал в Берлин.
Александр остался верен себе: сам ехал в Пулавы, собираясь поднять поляков против Пруссии, а Долгорукову поручил сговариваться с королем Фридрихом-Вильгельмом III о союзе против Наполеона.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.