IX

IX

Кутузов ждал, как откликнется на подарки всесильный начальник черных евнухов.

Через день после прогулки Михаила Илларионовича в султанский сад приехал в Перу черный евнух, посланный кызлар-агасы. По его сморщенному, в мелких морщинах лицу нельзя было определить, сколько ему лет: тридцать или шестьдесят. И, глядя на это безусое, жирное лицо, не сразу скажешь, кто это: мужчина или женщина.

Кутузов сам принял его.

Кызлар-агасы благодарил «высокородного» посла за подарки и прислал от себя массивный золотой ковш и шаль из Анкары, такую тонкую, что вся она проходила сквозь узенькое колечко.

А одалиски прислали русскому послу большой букет роз и один гранат.

Всех удивил последний подарок: обыкновенный гранат.

Евнух приехал без драгомана, и Михаил Илларионович велел своему переводчику спросить, что это значит.

Услышав вопрос, евнух сморщил в отвратительную улыбку свое и без того сморщенное лицо и сказал:

– Это – язык любви. У нас если девушка хочет что-либо сказать, чтобы не слыхали другие, то дает цветок или плод.

– А что же значит на таком языке – гранат?

– «Мое сердце горит по тебе!»

– А розы?

– «Веселись, мой возлюбленный».

– А что же посылают, когда хотят сказать обратное?

– Грушу. Груша значит: «Оставь надежду!»

Михаил Илларионович рассмеялся:

– Это очень похоже на украинскую «дулю»… Ну, угощайте дорогого гостя.

Кутузов остался в зале: ему хотелось поговорить с евнухом. Михаил Илларионович смотрел, как евнух с довольно равнодушным видом пьет привычный кофе.

– Что ему этот кофе? Он пьет кофе несколько раз в день. И кофе у них наверняка лучше нашего. Тут посторонних нет, угостим-ка мы его по-русски, – сказал Кутузов. – Пусть принесут штоф водки, да боровичков маринованных, да невского копченого сига. Говорят, османы не пьют вина и не уважают рыбу. Проверим!

Сам посольский метрдотель в ливрее и белых перчатках принес на серебряном подносе большой графин водки и закуску.

Евнуху налили в кофейную чашку водки, и переводчик сказал:

– Вот что пьют у нас вместо кофе. Только пить надо сразу.

Евнух выпил чашку. Его бабье лицо расплылось от удовольствия. Гостю подвинули мисочку с янтарно-желтенькими, словно фарфоровыми, боровичками, положили вилку.

Евнух не обратил внимания на вилку, а прямо полез своими коричневыми толстыми пальцами в миску, взял грибок и захрустел.

– Чох якши! – зажмурился он.

– Ну-ка, Федюша, налей гостю еще! – сказал племяннику Кутузов. – Да скажите ему, что грибки надо есть с хлебом.

Посмотреть на стража султанских жен собралось чуть ли не все посольство. Офицерская молодежь просила Михаила Илларионовича, чтобы он позволил спросить евнуха, хорошо ли ему жить среди стольких прекрасных девушек.

– Это непристойно: вы же знаете, у кого спрашиваете! – возразил Михаил Илларионович.

– Да ведь он пьян! – убеждал дядю Федя Кутузов.

– Ну спрашивайте! – махнул рукой Михаил Илларионович.

Евнух рвал руками копченого сига, исправно закусывая после очередной чашки, когда ему перевели нескромный, каверзный вопрос молодежи. Он секунду помолчал, обвел осоловелыми глазами улыбающихся офицеров и дипломатично ответил:

– Десять повинующихся женщин доставляют меньше хлопот, чем одна повелевающая!

Михаил Илларионович улыбался:

– Остроумно ушел от неприятного ответа, молодец!

– Пусть скажет, – обратился Федя Кутузов к переводчику, – почему у них заведено многоженство. Разве одной мало?

Турок, услышав вопрос, вынул из хрустальной вазы, в которой стояли розы, белую.

– Эта роза прекрасна? – спросил он.

– Прекрасна.

Евнух вынул вторую, алую:

– А эта?

– Прекрасна!

Турок вынул третью, черную:

– А эта?

– Прекрасна!

Евнух сложил все три розы в букетик и сказал с важностью:

– А все вместе они еще прекраснее!

– Да он совсем дипломат! – похвалил, улыбаясь, Михаил Илларионович.

– Дядюшка, а можно спросить: какие ему больше нравятся – худые или полные? – пристал Федя Кутузов…

– Ваше высокопревосходительство, пусть он ответит на это, – хором подхватили просьбу товарища молодые офицеры.

– Ну, валяйте!

Евнух уже осушил штоф. Теперь он долго вылавливал из миски скользкие белые грибки, глаза его блестели: посланец кызлар-агасы был навеселе.

– Он говорит, что вместо ответа расскажет вам, как один паша устроил в своем гареме спор, кто из одалисок красивее – белая или черная, тонкая или толстая, – сказал переводчик.

Все приготовились слушать. Евнух вытер ладонью рот и начал. Он говорил, а переводчик вслед за ним переводил на русский язык. Турок сидел, точно в кофейне, где любят рассказчиков и где охотно слушают.

– И вот паша обратился к белой: «Говори о своей красоте ты». Одалиска сказала: «Цвет мой – царь всех цветов. Белый цвет – цвет чистоты и непорочности. Цвет розы, цвет снега, падающего с неба. Цвет молока, дающего жизнь животным. Цвет кисеи, которую правоверные употребляют для чалмы. И разве может сравниться с белым цветом черный? Разве ночь может быть ярче светлого дня?»

Когда она кончила, встала ее соперница – черная одалиска – и сказала в свою защиту: «Чернила, которыми передан людям коран, разве не черного цвета? Черен мускус, проливающий драгоценные благоухания. Черен зрачок, о котором так много заботятся, в то время как мало думают о белке. Когда пролетят прекрасные дни жизни, появляется седина. Белый цвет – цвет проказы, бельма, смерти».

«Ну, а теперь говори ты», – обратился паша к тонкой. И тонкая сказала: «Я стройна, как кипарис. Я легка и воздушна, как ветерок, как благоухание цветов. Я легче скворца, живее воробья. Встаю ли, сажусь ли – прелесть отпечатывается во всех моих телодвижениях. Мои ласки быстры. Я легко могу исполнить все желания моего возлюбленного. Склоняется ли он ко мне, я обвиваюсь вокруг него, как виноградная лоза. Он только хочет заключить меня в свои объятия, а я уж – в них. Как можешь сравниться со мной ты, тучная? Малейшее движение доставляет тебе усталость. Твой возлюбленный вздыхает, а ты едва можешь перевести дыхание. Сон и пища, пища и сон – вот твои наслаждения, толстая». – «Что ты скажешь на это?» – обратился к полной паша. И та ответила: «Сыщется ли мужчина, который не получил бы удовольствия, глядя на округлые очертания моего пышного тела? Сам Коран восхищается толщиной. Взгляни на плоды, при виде которых у всех текут слюнки, – на яблоко, персик, арбуз: не одна ли у них форма с моими щеками, грудью, животом? Я сияю, как полная луна. Я как чаша, налитая, до краев. Слыхано ли было, чтобы кто-либо просил у мясника сухую кость, а не жирную и сочную мякоть! Ты, худая, остра, как гвоздь. Твои локти и колени словно колючие, засохшие ветки, от твоей тощей груди нет радости ни младенцу, ни возлюбленному. Твой скелет напоминает о смерти, а не о радостях жизни! Хвала и благодарение аллаху, что он явил на мне свою благость, создав полною!»

– Вот как спорили о своей красоте четыре невольницы, – окончил евнух.

– Красивый спор! Хорошо рассказывает евнух. Ну, довольно, господа! – поднялся Кутузов.

Он подарил посланцу кызлар-агасы серебряные часы и отрез парчи, а офицеры набросали ему серебряных рублей за рассказ.

Евнух кланялся и благодарил, прижимая руки к груди: видимо, был чрезвычайно доволен приемом, угощением и подарками. Он ушел, слегка покачиваясь.

Когда Михаил Илларионович остался один, он подошел к букету роз, стоявшему в вазе на столе, и наклонился над ним.

От цветов шел тонкий аромат.

– Эти нежные цветы – лучший залог мира. Мы получили надежных союзников. Вы, сэр Энсли, напрасно пренебрегли ими! – улыбнулся Кутузов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.