I

I

Андрей Горчаков вышел вместе с князем Багратионом из фельдмаршальской палатки: Суворов, по старому своему обычаю, вскоре после обеда лег часика на два отдохнуть.

Русские войска возвращались после войны домой. Их знамена были покрыты новой, неувядаемой славой. Недаром Суворов сказал: орлы русские облетели орлов римских!

Ничто, никакие трудности и лишения не смогли сломить русского человека: ни сильный враг, ни природа.

Русские войска так же хорошо били врага в этих непривычных швейцарских горах, как бивали не раз в придунайских степях, в прусских лесах, в польских болотах. Далеко позади осталось все: неприступные, уходящие в облака альпийские вершины, узенькие, осыпающиеся под ногами оленьи тропочки, мрачные пропасти, леденящие струи низвергающихся водопадов.

Позади остались привал на острых камнях, под насквозь пронизывающим ветром, ночлег на снегу без огня и горячей пищи, мокрая, никогда не просыхающая одежда, изорванная обувь.

Позади остался голод.

Суворовские полки возвращались из Баварии, где они стояли на квартирах, в Россию. Суворов разделил всю свою армию на три корпуса. Двум из них положено было идти через Богемию, а третьему через Моравию.

Сегодня полкам был назначен роздых. Отсюда дороги расходились: завтра одни сворачивали налево, другие – направо.

В лагере стояла тишина: солдаты чинили изношенное обмундирование и обувь.

День выдался ясный и чистый. Осень уже подходила к концу, но на солнце еще было тепло. На солнечной стороне палатки пригрелись, жужжали мухи.

– Сколько в эту пору у нас, в Грузии, вина! И какого! – мечтательно сказал Багратион, глядя куда-то вдаль.

– Зайдемте ко мне, князь, посидим, – предложил Горчаков. – Вином угощу, но, конечно, не грузинским, а таким, какое пили за обедом у дядюшки, – сущая немецкая кислятина…

– Спасибо. Посмотрите, – остановился Багратион, – по дороге кто-то скачет. Уж не из Петербурга ли?

– Где?

– Вон, уже поравнялся с коновязями драгун, – смотрел своими быстрыми глазами Багратион. – Да это к нам! Должно, фельдъегерь.

– Разбудят дядюшку, – поморщился Горчаков. – Придется попридержать, пока Александр Васильевич сам не проснется. С бумагами за два часа ничего не станет – все равно спешного не предвидится. А может, это из Вены, а не из Петербурга?

– Из Петербурга. Офицер-то не в белом, австрийском мундире, а в нашем, зеленом.

– Да, верно. И как раз Михаил Андреевич увидел его. На ловца и зверь.

Горчаков и Багратион поспешили навстречу фельдъегерю, который вместе с Милорадовичем быстро шел к палатке фельдмаршала.

Фельдъегерь с любопытством озирался кругом. Красивое лицо Милорадовича было почему-то возбуждено.

– Это Алешка Зайцев, – узнал издалека Горчаков. – Алешенька, здравствуй! С чем Бог несет?

– Господа, – оживленно перебил Милорадович, – радостная весть: государь пожаловал его сиятельству Александру Васильевичу Суворову звание генералиссимуса!

– Отменно! Прекрасно! – просиял Багратион.

Горчаков был не менее обрадован и изумлен:

– Что ж, придется пойти разбудить дядюшку?

– Нет, нет! – замахал Багратион. – Знаете, господа, что надо сделать? Пусть Александр Васильевич спит на здоровье, а мы потихоньку подымем полки. Выстроим их перед палаткой «покоем». Со знаменами, с музыкой.

– Правильно! Он сам любит все неожиданное. Встанет, ничего не зная, а тут… – подхватил Горчаков.

– Мысль хорошая. Надо уважить нашего отца. Это слава не только его – это слава всей России. Он в труднейшую минуту спас армию, спас честь отечества, спас всех! – горячо сказал Милорадович. – Пойдем, князь Петр, выводить полки, пока Александр Васильевич не проснулся!

– Не спешите: дядюшка раньше полутора часов не проснется, – сказал Горчаков, уводя к себе фельдъегеря.

– А как встретили эту новость в Петербурге? – обернулся к Зайцеву Багратион.

– Полное ликование. Ростопчин говорит, что государь, подписывая рескрипт, сказал: «Это много для другого, а Суворову – мало!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.