IV
IV
Суворовские полки один за другим собирались у Валеджио.
Русские войска шли, с удивлением глядя кругом: здесь все было необычайно – и люди, и природа.
Казались странными эти городки и местечки, окруженные, точно крепости, каменными стенами и рвами; плоские крыши кирпичных домов; фруктовые деревья, разбросанные меж кукурузных и капустных полей; холмы, где тесно, друг к дружке, посажены виноград, кукуруза, тутовые деревья, яблони, груши, орешник; смуглые черноволосые крестьяне в кожаных штанах с голыми от подколенок ногами.
– Народ здесь черный, как цыгане.
– И ни одного курносого…
– Чесноком и луком больно пахнут: как откроет рот, так уноси ноги!
– И до чего голосистые, черти!
– А у баб голоса грубые…
– Сердитые, должно. Оттого тут мужики сами коз доят и ребят нянчат…
– Говорят смешно, словно барабан трещит, – «грррандэ!» – передразнил Зыбин.
– И скажи, какой вежливый народ: всех, даже нашего брата солдата, называют «синьор». «Синьор солдате!»
– Это во многих землях такой обычай, – наставительно сказал любивший поучать Воронов. – Вот в Польше – все паны: холоп – «пан» и Бог – «пан». «Цо пану треба?», «Як пан Бог позволили?»
С улыбкой смотрели на встречающихся ослов и мулов.
– Вчерась, как стояли в том городке, я, братцы, видал: едет на тележке человек. В тележку впряжены кобыла, корова, осел да энтот самый мул.
– Вся родня, стало быть?
– Да, окромя только свиньи, вся.
– И вот хозяин ехал-ехал, потом стал и почал доить корову, посля кобылу…
– Тьфу ты! Пусть бы уж и осла доил…
– Ей-Богу! Подоил, напился, травкой какой-то – щавелем не щавелем – закусил и поехал дальше…
– Ловко: и везут и кормят!
– Чего ж он травой-то закусывал?
– Да у них с хлебом неловко…
– Не так, как у нас. Ржи они не сеют, пшеницы мало.
– Тут все больше кукуруза. Ни тебе гречихи, ни проса…
– Булки тут невкусные, неизвестно из чего склеены.
– Ты не знаешь из чего? Из кукурузы. В ихней булке пшеницы мало.
– То ли дело наши, тамбовские!
– Нет, лучше вяземских пряников нет! – вздохнул Зыбин.
– И масло у них противное. Почему это?
– Из козьего и овечьего молока.
– Братцы, а я лягух на рынке видал.
– Брешешь?
– Ну вот!
– Это зачем же лягухи?
– Есть. В тряпицу завернуты. Да в сетку положены.
– У нас, в Беларуси, смеются, как один вот етак съел, не знавши, лягушку. Ему говорят, а ён отвечаеть: «А, ляга не ляга, – осталася одна нога!»
– Тьфу ты, прости Господи! – плевался Воронов.
– У них, в Полесье, много этого добра, жаб.
– Насчет чего здесь хорошо, так это насчет вина!
– Да-а!
– И быки здесь важнецкие, – похвалил Огнев.
Удивляло солдат жилье: двухэтажные высокие дома, а печей нет. Вместо печи в комнате огромный камин.
– А где же у них печи?
– Зачем им печи? Это тебе не в твоем Великом Устюге! Тут кругом год – теплынь.
– Да, похоже на то, – говорили разомлевшие от зноя солдаты.
Жара стояла от утра до заката. Дорога настолько накалялась, что босиком не ступить. Вечера были такие же душные, как и дни.
– Тепло, як у нас на Полтавщине…
– Тепло-то тепло, да земля не та. Здесь народ живет хуже вашего. Ишь, едят что: одни эти свои червяки, как их, макароны. С деревянным маслом…
– А нищих сколько, ровно у нас на ярмарке…
Смотрели, сравнивали, удивлялись, потешались.
Шли версту за верстой.
То между стенами садов, из-за которых виднелся широкий зубчатый лист винограда. То выходили на простор, и глазам представлялось зеленое море – дерево к дереву, кустик к кустику. А среди этой зелени белели домики и шпили церквей.
7 апреля в Валеджио собрались все русские полки.
Суворов приказал армии выступать. План Суворова был ясен и прост: не обращая внимания на французов в Средней и Южной Италии, побыстрее занять Ломбардию и Пьемонт. Кто владел Северной Италией, тот неизбежно вынуждал врага очистить весь Апеннинский полуостров.
Впереди австрийских колонн Суворов поставил казаков. Бородатые, в невиданной одежде, на своих маленьких лошадках, они должны были произвести впечатление на врага. Они должны были быть предвестниками той грозной, неотвратимой силы, которая двигалась с востока.
Встреча с сильным врагом на непривычном театре военных действий слегка волновала Суворова. Суворову приходилось действовать на полях Пруссии, в болотах Польши, в степях Молдавии и Валахии, но в горах еще не случалось. Русский солдат – равнинный человек. Леса, болота знакомы ему с детства, в них он чувствует себя превосходно; но как-то будет в горах?
Иной здесь был и неприятель.
Турки и поляки дрались тоже неплохо, дрались порою отчаянно, но французская армия все-таки представляла более грозную силу.
Любимой формой боя у французов была атака. Они смело кидались на врага в штыки. Французы во многом следовали тем же правилам, которым учил Суворов. Такого противника он еще не встречал. С ним любопытно было помериться силами. Только вот выдержат ли австрийцы? Уж очень вошло у них в привычку быть битыми.
Первые шаги Суворова сразу же принесли победу союзникам.
Французский главнокомандующий Шерер поспешно отступал к реке Адде. Река Адда представляла серьезную естественную преграду: она была непроходима вброд, глубока и широка, с обрывистыми, утесистыми берегами, с быстрым течением. Шерер рассчитывал создать оборонительную линию на правом, возвышенном берегу. Он отступал, бросая или уничтожая все, что нельзя было увезти. В крепостях оставались французские гарнизоны.
На пути Суворова лежал город Брешия, в котором был литейный завод. Когда союзники окружили город, французский гарнизон положил оружие.
Это была первая победа Суворова в Италии.
Союзники продолжали двигаться дальше.
Суворовские войска шли так, как всегда, – выступали ночью, часто устраивали роздых.
Австрийцы не привыкли к таким быстрым ночным переходам по пересеченной местности под проливным дождем. Они сбивались и путались на каждом шагу. В австрийских полках стали роптать; казаки, шедшие в голове их колонн, рассказывали об этом смеясь. В довершение ко всему на одном из переходов осрамился сам папа Мелас.
Его колонна сбилась с пути, не попала на переправу и должна была под проливным дождем переходить реку. Все окончательно вымокли и измучились. Старый, больной папа Мелас не привык к таким передрягам. Он, не выполнив маршрута, остановился утром и дал возможность войскам обсушиться.
Суворов сильно разгневался – задержка Меласа нарушала все его расчеты. Он написал Меласу письмо, в котором доставалось всем австрийцам:
«До сведения моего доходят жалобы на то, что пехота промочила ноги. Виною тому погода. За хорошею погодою гонятся женщины, щеголи да ленивцы. Большой говорун, который жалуется на службу, будет, как эгоист, отрешен от должности. В военных действиях следуют быстро сообразить и немедленно же исполнить, чтобы неприятелю не дать времени опомниться. У кого здоровье плохо, тот пусть и остается позади», – намекал он прямо на командующего австрийскими силами.
Через неделю союзники подошли к Адде.
– Адда не преграда! – шутил Суворов.
Он решил прорвать в нескольких пунктах расположение французов, – Шерер растянул свои силы по всей реке. Чтобы обмануть Шерера, Суворов назначил переправу в самом неподходящем месте – у Сан-Джервазио: берега тут были особенно круты, а течение чрезвычайно быстро.
Австрийский офицер-понтонер рапортовал, что спустить понтоны с такого высокого берега, тем более ночью, – невозможно.
Но суворовские войска все-таки переправились.
В этот день дряхлый и бездарный генерал Шерер был смещен. На его место назначили молодого талантливого генерала Моро, который считался во Франции лучшим полководцем после Бонапарта.
– Мало было славы разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть! – отозвался на это Суворов.
Союзные войска потеснили французов, захватив до шести тысяч пленных, в том числе генерала Серрюрье.
Моро не мог поправить ошибки Шерера, распылившего свои войска. Он мог думать пока лишь об отступлении. Дорога на Милан была уже отрезана, он не имел возможности помешать Суворову продвигаться туда. Французы отступали по направлению к Павии.
Суворов сделал то, что в этих же местах в 1705 году, в войне против французов, не удалось выполнить другому великому полководцу – Евгению Савойскому.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.