IV
IV
Подпоручик Лосев никак еще не мог за два с половиною месяца привыкнуть к здешнему странному климату. У них, в Дорогобужском уезде, такое июльское, пусть росистое и туманное, утро все-таки не было бы настолько пронизывающе холодным. Здесь же, пока солнце не встало, не согреет никакой плащ, а чуть оно поднялось – пропадешь от жары.
Еще только рассветало.
Над рекой Путной, незнакомой, чужой, своенравной (вот навели мост – сорвало; это не дорогобужский Днепр), стлался туман. Ни реки, ни стоящих возле нее людей не было видно. Лишь иногда из тумана вдруг появлялись человек или лошадь.
Подпоручику Лосеву, который впервые шел в бой, все казалось, что это уже турки.
Вчера авангард союзников целый день отбивал атаки турецких наездников, и Лосев в первый раз увидал раненых.
Соединенные русско-австрийские силы уже два дня шли на сближение с неприятелем. Шли, как было указано в суворовской диспозиции: русские – слева, австрийцы – справа.
Кавалерийский авангард двигался впереди полков первой линии – гренадер и егерей.
Так подошли к реке Путне и теперь ждали, когда наведут мосты.
Наконец после томительного топтания на одном месте, у берега реки, пехота ступила на мост.
Голые, посиневшие от холода саперы одевались и сушились у костра.
– Вишь, закаленели, бедные!
– Еще бы! Вода теперь холодная: пророк Илья уже льдину бросил, – говорили проходившие пехотинцы.
Пехота тянулась по мосту бесконечной вереницей. Кавалерия нашла брод и переправлялась, минуя мост.
За Путной была все та же холмистая Молдавия, с кустарниками, оврагами и перелесками.
Когда перешли через мост, пехоте велели становиться в боевой порядок.
3-й дивизии боевой порядок был хорошо знаком, – генерал-аншеф Суворов каждое занятие в поле начинал именно с него, приучал быстро становиться в полковые каре.
Дивизия построилась в шесть каре. В первую линию поставили гренадер и егерей. Во вторую – полки Апшеронский, Смоленский и Ростовский. В третьей стала кавалерия. Пушки тарахтели между пехотными каре. В середине каре схоронились музыканты.
Пехота двигалась мимо кавалерии, которая раньше их перешла вброд Путну и теперь приводила себя в порядок.
– Довольно мы шли передом, ведите вы нас! – шутили карабинеры.
– Гляди, саквы свои замочил! – отшучивалась пехота.
Идти приходилось в гору. Впереди виднелись довольно большие холмы, занять которые и было приказано.
Лосев видел, как вперед проехал сам Суворов. Он обратил внимание на то, что у Суворова, кроме казачьей плети, ничего не было – ни шпаги, ни пистолета.
Рядом с Суворовым ехал коренастый смуглолицый полковник Карачай и пучеглазый Дерфельден, командовавший первой линией каре.
Лосев шел в первое свое дело. Он знал, что может не вернуться из него живым, но не имел представления обо всех опасностях и потому ждал боя скорее с любопытством, чем с тягостным томлением. Ему казалось, что он совершенно не боится. Лосев присматривался, искоса поглядывал, как ведут себя его соседи солдаты.
Вот курносый Башилов. Ему, должно быть, уже под тридцать, но на его детски открытом лице можно без труда прочесть все: он явно озабочен.
Рядом с ним шагает черноглазый мушкатер Зыбин. Этот по-всегдашнему оживлен. Он рассказывает что-то веселое. Может, и Зыбин думает о смерти, но, по крайней мере, не показывает виду.
Старики из капральства, Огнев и Воронов, которые служат в армии уже тридцать лет – больше, чем подпоручик Лосев жил на свете, – держатся обычно: Огнев немногословен, а Воронов почти по-стариковски суетлив и чересчур важен. Еще бы: сам Суворов произвел Воронова в ефрейторы.
Лосев глянул на артиллеристов, которые шли справа от них. Но на их лицах он не мог прочесть ничего, – артиллеристы были заняты своими пушками. Лошади с трудом тащили в гору тяжелые пушки, и артиллеристы помогали лошадям.
Взошло солнце. Его лучи ударили сбоку. Лосев посмотрел на восходящее солнце.
«Может быть, в последний раз вижу?» – с грустью подумал подпоручик.
Но тотчас же ему стало стыдно своего малодушия. Он опасливо глянул на соседей – не заметил ли кто-нибудь, что подпоручик Лосев трусит?
Но каждый был занят собой. Хотелось поскорее взойти на холм, хотелось узнать: а что там дальше? Не вылетят ли из-за холма, не ждут ли там турки?
Шли локоть к локтю. В этом тесном, сплоченном строе чувствовалась мощь, крепость.
Шли в ногу, хорошим, ровным шагом. Каждый знал, что здесь не на походе: если трет портянка, жмет ранец – не остановишься, не поправишь. Отстанешь от каре – пропадешь.
Наконец взошли на холм.
Впереди расстилалось ровное поле, а сзади, верстах в двух, стоял лес, ярко-зеленый в лучах восходящего солнца.
По равнине темными массами переносились с места на место турецкие всадники.
– Вот они, голубчики! Гарцуют.
– Ну, сейчас держись, ребята!
В первой линии забили барабаны, заиграла музыка, прикатилось «ура». Этот клич подхватила и вторая линия.
Мороз пробежал по спине у Лосева. Он сжал ружье и шел, боясь только одного – споткнуться о кочку, нарушить стройный ряд.
С холма спускались быстро.
Лосев глянул направо. Австрийцы шли такими же каре. Между русскими и австрийцами двигался отряд Карачая.
Лосев издалека узнал его малиновый ментик.
Не успели пройти и сотни шагов, как пришлось остановиться и приготовиться отбивать атаку: турецкие спаги широкой лавиной хлынули на каре союзников. Они приближались со стремительной, неудержимой быстротой. Турки налетали как ураган, – с воем, с диким, неистовым криком.
Земля дрожала от топота тысяч копыт.
Подпоручик Лосев растерялся. Он вжал голову в плечи и невольно откинулся назад – такой неотвратимой казалась ему гибель. Лосев не мог представить себе, чтобы эту страшную лавину могло что-либо остановить. Но стоявший сзади за ним высокий коренастый мушкатер Огнев шепнул подпоручику ободряюще:
– Не сумлевайтесь, ваше благородие: пронесет!
Музыка перестала играть. Затихло, как перед надвигающейся грозой. Она приближалась, эта грозная многоголосая туча, вспыхивающая клинками шашек и ятаганов. Вот-вот прокатится над головой, грянет, покрывая все, оглушающий гром.
И он ударил.
Русская пехота, подпустив турок поближе, хлестнула по ним картечью и ружейным огнем. На минуту вся передняя линия скрылась в пороховом дыму и в облаках поднятой турецкими всадниками желтой пыли.
Выстрелы смолкли. Только слышались истошные крики турок, лязг их шашек да тяжкий топот конских копыт: враги сошлись и дрались холодным оружием.
Еще миг – и на вторую линию русской пехоты ринулась турецкая кавалерия.
Лосеву на секунду показалось, что турки смяли гренадер и егерей Дерфельдена и что на них обрушилась вся масса спагов. Но когда апшеронцы стойко отбили этот первый наскок, Лосев увидел, что гренадеры и егеря стоят так же, как и прежде. Только перед каре валялись трупы убитых людей и лошадей.
Турецкие спаги кружились вокруг русской пехоты. Они с четырех сторон облепляли каре, стараясь где-либо пробить густую щетину русских штыков.
В этих атаках не было никакого плана. Спаги гарцевали на своих прекрасных конях. Одни безрассудно налетали на каре, другие, опустив поводья, стреляли на всем скаку из пистолетов.
Лосев только смотрел, откуда налетит турок. Он излишне суетился, и его кафтан был мокрехонек от пота.
– Не прозеваем, ваше благородие, увидим! – говорил сзади Огнев.
Лосев понимал, что Огнев хочет сказать другое: «Не суетись зря!», но никак не мог стоять так спокойно, как те, кто был знаком с этими лихими атаками.
Уже солнце висело почти над самой головой, а турки продолжали наседать. Яростные, безудержные атаки турецкой кавалерии стоили им многих жертв. Поле, пригорки – все было усеяно трупами людей и лошадей. Перед 1-й ротой апшеронцев лежало десятка два убитых турок. Лосев старался не смотреть на них. Одна раненая лошадь время от времени все подымала голову и с тяжелым храпом падала вновь, пока наконец не затихла совсем.
Чуть в стороне лежал придавленный убитым конем спаг. У него, видимо, была сломана нога, он кричал, но никак не мог выбраться из-под коня. Вот налетела новая очередная волна спагов, – они мчались не разбирая дороги. Когда и эта волна схлынула, крики раненого умолкли.
Лосев видел раненых и среди своих. Некоторые мушкатеры уже стояли с перевязанными головами. Нескольких солдат, зарубленных турками, уволокли в глубь каре. У старика мушкатера из 1-го капральства спаг перерубил руку – она висела, казалось, лишь на сукне кафтана.
Лосев пока что был невредим.
Турки все-таки не оставляли надежды прорвать эти плотные четырехугольники союзников.
В задний фас каре батальона Хастатова как-то ворвалась толпа спагов. Еще миг – и в эти ворота вольются новые полчища, и все погибнет. Слышно было, как с треском лопнул барабан, – музыканты, стоявшие в середине каре гренадер, видимо, были опрокинуты влетевшими в него турками. Все спаги, которые были поближе к этому каре, сразу устремились туда. Но стоявшие сзади апшеронцы пришли на помощь товарищам, и турки, прорвавшиеся внутрь каре, пали под ударами русских штыков.
И тогда турки так же стремительно отхлынули назад, как неудержимо рвались вперед. Спаги один за другим мчались к лесу. Через несколько минут вся турецкая кавалерия неслась назад, словно убедившись, что все усилия прорвать каре союзников напрасны.
В каре вздохнули свободнее.
– Вот так всегда у них: если попрут вперед – река не река, – ничто не задержит. А выскочил на поле заяц, кинулся в сторону один конь – и все побежали назад. Смехота! – говорил, выезжая из каре, полковник Шершнев.
Союзники наконец смогли двинуться вперед. Люди устали стоять на одном месте и теперь с удовольствием шли, разминая ноги, вытирая рукавами потные лица.
Дойдя до леса, союзники не рискнули пойти через него – Суворов приказал охватить лес с двух сторон.
Каре шли так спокойно, как на ученье.
Из лесу толпами повалили турки. Они бежали по направлению к Фокшанам, до которых оставалось всего семь верст.
Эти последние семь верст оказались наиболее трудными: за лесом тянулись густые заросли терновника. Колючки царапали руки и ноги, рвали одежду. Люди и лошади утомились продираться сквозь цепкие кусты. Только в одном отношении было хорошо: в зарослях почти не беспокоили турки.
Но вот проклятый терновник кончился. Снова вышли на открытое поле. Вдали, верстах в двух, были Фокшаны. Турки ждали неприятеля, сидя за небольшими укреплениями и рвами. Их конница ускакала на фланги, чтобы не мешать огню пушек.
Союзники выровняли свои каре и пошли на штурм Фокшан.
Подпоручик Лосев уже узнал ярость турецких кавалерийских атак, не раз отбивал занесенную над его головою кривую шашку спага, отстреливался, колол штыком, но еще никогда не стоял под ядрами. Теперь Лосева отделяла от этого лишь небольшая черта: в турецком лагере издалека были видны пушки. Еще миг – и турки, конечно, начнут стрелять. Ухо с тревожным нетерпением ждало этого первого выстрела.
И он раздался.
У Лосева словно что-то оборвалось внутри, но вместе с тем ему стало как-то легче: вот, началось, назад не воротишь.
С гуденьем и ревом пронеслось ядро.
– Малость не угодил!
– Ишь, как оно, проклятущее, ударило!
– Вона как ревет! – оглядывались солдаты.
Ядра рвались одно за другим. Подпоручик Лосев поймал себя на том, что под ядрами как-то хочется нагнуть голову, и вдруг сделалось до противного сухо во рту.
– Чего башкой киваешь, ровно конь от овода? Не отмахнешься! – бурчал на молодого солдата ефрейтор Воронов. – Хоть кланяйся, хоть не кланяйся – не помилует! На все Божье веление!
А Лосев тоже невольно наклонял голову и думал: «В меня! В меня!»
– В Смоленский угодило!
– Вон пожалило. В четвертой роте, никак… – зашумели кругом. Все оглянулись.
Но долго рассматривать было некогда – впереди вспыхнуло «ура»: первая линия пехоты уже бежала на окопы, чтобы поскорее выйти из артиллерийского огня, поскорее сблизиться с врагом.
Апшеронцы последовали их примеру.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.