Дикс шел по головам

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дикс шел по головам

* * *

В отличие от Кальтенбруннера, Яльмар Шахт никогда не жаловался на своего адвоката. С доктором Диксом он был знаком давно. В 1944 г. именно Дикс защищал его в германском «народном суде» по обвинению в измене гитлеровскому режиму. В 1945 г. он делал то же самое на процессе в Нюрнберге и, конечно, не упускал возможности проводить выгодные ему параллели. Со сравнения Кальтенбруннера и Шахта — «главного тюремщика» и его «узника», оказавшихся на одной скамье подсудимых, начинается его умело построенная речь.

При этом ради красного словца Дикс нарушал неписаный закон адвокатов: защищая одного обвиняемого — не «топить» другого. Но, видимо, Кальтенбруннера он списал со счетов как заведомого козла отпущения.

То ли дело — Шахт! Защита столь видной фигуры — «финансового гения» рейха, принесла Диксу немалые дивиденды. Спрос на его искусство в Западной Германии оказался очень большим. Он стал одним и самых заметных и высокооплачиваемых адвокатов страны.

Ради справедливости надо сказать, что Шахта, впоследствии оправданного судом, спасло от наказания все же не выдающееся красноречие Дикса, а закулисные маневры покровителей — крупных деятелей международного бизнеса, желавших вывести финансиста из-под удара. В его пользу сработала и сама система принятия судебных решений, требовавшая большинства голосов. При вынесении приговора Шахту голоса судей разделились поровну — два за осуждение и два против, и в силу этого Шахт был оправдан.

РЕЧЬ ДИКСА, ЗАЩИТНИКА ПОДСУДИМОГО ГЕЛЬМАРА ШАХТА

[Стенограмма заседания Международного Военного Трибунала от 15 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи! Исключительный характер дела Шахта становится совершенно очевидным уже при одном взгляде на скамью подсудимых, на которой сидят Кальтенбруннер и Шахт. Какова бы ни была компетенция Кальтенбруннера, но он, во всяком случае, являлся начальником главного имперского управления безопасности. Шахт вплоть до мая 1945 г. находился в заключении в различных концентрационных лагерях главного имперского управления безопасности. Это на редкость гротескная картина — главный тюремщик и его узник сидят на одной скамье подсудимых. Сама по себе эта необычная картина уже в начале судебного процесса должна была бы заставить призадуматься всех его участников: судей, обвинителей и защитников.

Установлено, что Шахт был заключен в концентрационный лагерь по приказу Гитлера. Ему предъявили обвинение в государственной измене, измене гитлеровскому режиму. Он был бы осужден «народным судом» во главе с кровавым судьей Фрейслером, если бы, находясь в заключении, не перешел в ведение союзных держав-победительниц. Летом 1944 г. на меня была возложена задача защищать Шахта перед «народным судом» Адольфа Гитлера; летом 1945 г. меня просили осуществить его защиту в Международном Военном Трибунале. Такое положение вещей само по себе в корне противоречиво. Оно также должно побудить всех участников процесса вдумчиво отнестись ко всему, что касается личности Шахта.

Путем подробного и тщательного представления доказательств перед Трибуналом была полностью раскрыта картина Третьей империи. За этой картиной таилось многое. В пределах возможного была воспроизведена также и закулисная сторона. В пределах возможного! Это означает, что такое исследование было ограничено рамками представления судебных доказательств, и хотя оно и производилось тщательно, все же в силу Устава должно было закончиться, по возможности, скорее. Чтобы понять, как выглядела Германия при Гитлере, многое должно быть воспринято Трибуналом интуитивно.

Невозможно охватить гитлеровскую Германию государственно-правовыми понятиями с точки зрения человека, обладающего правовой культурой.

Меня, как защитника подсудимого Шахта, не интересуют многие преступления, о которых может идти речь, потому что обвинение Шахта должно рассматриваться независимо от действий других, и только лишь исходя из оценки его собственных действий, которые не содержат в себе никакого преступления…

Шахт заявил здесь, что он чувствует себя жестоко обманутым Гитлером. Этим он признал ошибочность некоторых своих взглядов и действий. Обвинение оспаривает добрую волю Шахта и обвиняет его в том, что он умышленно и сознательно в качестве финансового агента Гитлера содействовал подготовке агрессивной войны, а поэтому, с точки зрения заговора, должен нести уголовную ответственность за все злодеяния и жестокость, которые были совершены другими в ходе войны. Обвинение не могло привести прямых доказательств этому утверждению. Оно попыталось сделать это, ссылаясь на отдельные, неправильно истолкованные и выхваченные из общего контекста высказывания Шахта. Затем обвинение ссылалось на свидетелей, которые не могли быть вызваны для допроса в суд, потому что одни из них отсутствуют, а другие — умерли. Я напоминаю о письменных показаниях Мессерсмита и Фуллера и о записях в дневнике посла Додда…

Обвинение попыталось обосновать обвинение Шахта теми действиями, которые бесспорно установлены. Шахт был противником Версальского договора, утверждает обвинение. В действительности он был им. Этот факт сам по себе обвинение не вменяет ему в вину. Однако оно делает из него тот вывод, что Шахт хотел насильственным путем освободиться от обязанности этого договора. Шахт был сторонником колониальной политики, утверждает обвинение. Да, он действительно был сторонником колониальной политики. Это ему не вменяется в вину. Однако отсюда делается вывод, что он стремился к захвату колоний силой и т. д. Шахт работал совместно с Гитлером в качестве президента Рейхсбанка и министра экономики. Отсюда делается вывод, что он являлся носителем нацистской идеологии. Шахт являлся членом имперского совета обороны, следовательно был сторонником агрессивной войны; содействовал финансированию вооружений в первый период до начала 1938 г., следовательно хотел войны. Шахт приветствовал присоединение Австрии, следовательно был согласен с политикой насилия, применявшейся в отношении этой страны. Он приветствовал «новый план» в области торговой политики, отсюда делается вывод, что хотел обеспечить поставку военного сырья. Шахт заботился об обеспечении жизненных потребностей избыточного населения Центральной Европы, следовательно стремился к нападению на чужие страны и к уничтожению народов. Шахт неоднократно предупреждал мир о недопустимости проведения политики подавления Германии и моральной диффамации ее, следовательно Шахт угрожал войной. Поскольку не нашлось никакого письменного доказательства того факта, что Шахт вышел в отставку в результате его несогласия с политикой войны, делается вывод, что он вышел в отставку исключительно в результате своего соперничества с Герингом. Можно было бы бесконечно продолжать перечень неправильных выводов. Их кульминационной точкой является такое заключение: Гитлер никогда не пришел бы к власти, если бы не было Шахта; Гитлер никогда не смог бы осуществить вооружения Германии, если бы ему не помог Шахт.

Шахт в своих речах и письменных произведениях никогда не пропагандировал насилия или войны. Ему, как признанному политику в области хозяйства, более чем кому-либо другому было ясно, что война никогда не может решить данный вопрос, даже если она будет выиграна. Во всех высказываниях Шахта неизменно выявляются его пацифистские воззрения, и, пожалуй, особенно четко они были выражены им на берлинском международном торговом конгрессе, когда Шахт в присутствии Гитлера, Геринга и других главарей этого режима сказал: «Поверьте мне, друзья мои, народы хотят жить, а не умирать».

Чтобы понять образ действий Шахта как сразу после прихода Гитлера к власти, так и позднее, когда он убедился в роковых действиях последнего, необходимо иметь перед глазами ясную картину гибельного влияния Гитлера и сущности его режима, так как оба эти момента составляют ту почву, на которой возникли действия Шахта и которой можно все объяснить…

К сожалению, Германия оказалась самым первым и, я надеюсь, последним примером создания режима тирании и деспотизма с помощью дьявольской демагогии. Не подлежит никакому сомнению, что гитлеровский режим представлял собой деспотию одного человека, прообразы которой можно найти лишь в Азии давно прошедших времен… Вот почему для правильного понимания событий необходимо дать оценку личности этого деспота, политического крысолова, исключительного демагога, который, как Шахт с вполне понятным волнением говорил во время его допроса, обманул не только его, но весь германский народ, больше того — весь мир…

Адольф Гитлер… оставался полуобразованным, лишенным всякой духовной сущности мелким буржуа, у которого, кроме того, отсутствовало всякое сознание права.

Шахт не мог понять тогда всего злосчастного характера влияния, которое оказывали Гиммлер и Борман на Гитлера. Впрочем, этого никто не мог понять. Эта тройка культивировала все те преступления, которые составляют сейчас сущность обвинения, так как для Гиммлера политика была равнозначна убийству, а его чисто биологическое созерцание человеческого общества усматривало в последнем конюшню для племенных лошадей, но ни коим образом не социально-этическое единство.

Мне кажется, что сказанного достаточно, чтобы признать, что сотрудничество Шахта с Гитлером не может служить основанием для обвинения его. Из этого факта нельзя делать того вывода, что он соглашался с преступными действиями Гитлера и его режима.

Шахт не оказывал Гитлеру помощи в приходе его к власти. Гитлер был уже у власти, когда Шахт начал для него работать…

В то время, когда Шахт начал служить Гитлеру, — служил, по его мнению, не Гитлеру, а своей стране. Пусть это мнение было совершенно неправильным, а при учете личности Гитлера, как впоследствии оказалось, это мнение было абсолютно неправильным.

Шахт вступил на должность министра экономики лишь после 30 июня 1934 г. Весь ужас событий нам становится понятен только теперь… События 30 июня[33] ни в коей мере не могли быть для Шахта основанием для того, чтобы с отвращением отвернуться от Гитлера, так же как они не помешали правительствам других стран поддерживать с Гитлером дипломатические отношения. То же самое относится к участию Шахта в так называемом совещании промышленников. Здесь я хотел бы только заметить (см. аффидевит Шницлера), что Шахт не руководил этим совещанием и не ведал фондами, предназначенными для национал-социалистской партии.

Доктор Нельте подверг критике моральные качества свидетеля Гизевиуса и тем самым поставил под сомнение его показания, касающиеся участия Шахта в заговоре против Гитлера…

Шахт относится к тому небольшому числу людей, которые остались в живых после 20 июля[34]. Как известно, и он должен был погибнуть в Флоссбурге, как погибли, я указываю, сотни тысяч жертв политического террора в государстве Гитлера.

Я намеренно, в целях сокращения времени опускаю аргументы, которые суд мог в подробностях слушать при допросе подсудимого, как, например, о неучастии Шахта в законодательстве, которое ослабило народ. Это законодательство было введено до его вступления в кабинет. Решающее событие в деле укрепления власти Гитлера — объединение в его лице должностей рейхспрезидента и рейхсканцлера — произошло также без его участия, следовательно он не несет за это ответственности. На основании этого закона армия присягала на верность Гитлеру. Рейхсканцлер получил не только полицейскую власть, как это было до сих пор, но и власть над армией.

В мои задачи не входит разбирать, на кого ляжет за этот закон политическая ответственность и вместе с тем историческая вина; во всяком случае, не на Шахта. Основные антиеврейские законы возникли прежде, чем Шахт стал министром. Позднейшими нюрнбергскими законами он был сильно потрясен. Распоряжение об исключении евреев из германской экономической жизни от 12 ноября 1938 г. и распоряжение об использовании еврейского имущества от 3 декабря 1938 г. вышли после того, как он покинул пост министра экономики, и поэтому без его активного содействия. Закон о смертной казни за сокрытие валюты был направлен не против евреев. Он возник не по инициативе Шахта, а по инициативе министра финансов. Шахт не хотел, чтобы из-за таких законов произошел раскол, так как считал, что следует заняться решением более сложных задач…

По Уставу наказанию подлежит тот, кто желал войны и связанных с ней ужасов, если действия, которые ставятся ему в вину, совершены в целях осуществления общего плана, или заговора. Такая правовая трактовка вопроса не исключает возможности осуждения Шахта за зверства в отношении евреев. При допросе Шахта судья Джексон неоднократно указывал на то, что подсудимому не вменяется в вину антисемитизм как таковой, его несогласие с Версальским договором, даже его высказывания по поводу так называемого «жизненного пространства» и высказывания о колониальных притязаниях, если это не связано с подготовкой войны.

Он обвиняется во всем этом постольку, поскольку своими действиями способствовал подготовке агрессивной войны.

Поэтому при оценке доказательств я должен коснуться этих проблем. С еврейским вопросом, мне кажется, я закончил. В связи с так называемой проблемой «жизненного пространства» я, пожалуй, могу в целях экономии времени сослаться на то, что сказал Шахт при его допросе. Колониальная проблема была предметом перекрестного допроса. Своими вопросами господин Джексон стремился доказать, что без мирового господства или, по меньшей мере, подготовленного военным путем морского господства колониальная деятельность Германии была бы невозможна. Отсюда в ущерб подсудимому Шахту вытекало, что его стремление к захвату колоний было логически обусловлено планированием агрессивной войны. Это — неправильный вывод.

Ничем не доказано, что Шахт в своем стремлении к колониям ставил цель — устранить всякое морское господство другого государства.

Теперь я перехожу к теме о вооружении, то есть к деятельности Шахта как президента Рейхсбанка и имперского министра экономики до 1937 г., то есть до того момента, когда лояльный государственный слуга Гитлера сделался заговорщиком против него и вступил на темный путь хитрости и маскировки с целью подготовки покушения.

Обвинение расценивает нарушение Версальского, Локарнского и других договоров как косвенное доказательство, как косвенную улику подготовки агрессии. Это прежде всего вызывает вопрос, имели ли вообще место объективные нарушения договоров, а если да, то должны ли эти нарушения договоров имперским правительством в лице его членов, в том числе и Шахта, рассматриваться как улики, свидетельствующие о наличии агрессивных планов. Невозможно, да и нет необходимости, в рамках защитительной речи исчерпать связанную со всеми этими вопросами проблематику, установить, имели ли в действительности место нарушения договоров. Мой коллега Хорн уже разбирал такой вопрос в своей защитительной речи.

Конечно, милитаризация Рейнской области, а также введение всеобщей воинской повинности, вооружение в таких размерах, как это желал Шахт, присоединение Австрии к Германии, которого в принципе также желал Шахт, противоречат смыслу и тексту указанных договоров, в частности Версальского договора…

Нарушением договора Гитлером было занятие Рейнской области, которое произошло в марте 1936 года. Этот акт нарушал не только Версальский договор, но и Локарнский пакт, заключенный, без сомнения, совершенно добровольно. Буквально через 10 дней после занятия Рейнской области Шахт узнал о том, что после нарушения договора державы, участники Локарнского пакта, предъявили Совету Лиги Наций меморандум, в котором требовали ограничения германского войска в Рейнской области до 35 500 человек, уменьшения числа находящихся там эсэсовцев и членов СА, а также крепостей и аэродромов.

Разве этот меморандум не нужно рассматривать как нарушение договора? Третьим нарушением договора было возведение укреплений на острове Гельголанд, на которое участники договора едва обратили внимание, и о котором Иден 29 июля 1936 г. в своей речи в палате общин ограничился лишь вскользь сделанным замечанием, что не имеет, мол, смысла осложнять переговоры постановкой отдельных вопросов, подобных этому. Должен ли был германский министр Шахт занять другую, более резкую позицию? А как обстоит дело с террористическим аншлюсом Австрии в марте 1938 г., когда Шахт уже не был имперским министром экономики? Если бы именно этот акт послужил источником, из которого иностранные державы почерпнули уверенность в подготовке Гитлером агрессивной войны, то они не отказались бы от применения силы…

Если за границей могли надеяться поддерживать с Гитлером и в дальнейшем мирные отношения, то нужно оставить это право и за Шахтом…

Я хочу напомнить суду, что после отставки Шахта за оба отчетных года, 1938/39 и 1939/40, на вооружение было истрачено 31,5 миллиарда. Это значит, что и без Шахта на вооружение производились затраты, и гораздо большие, чем при нем…

Учреждением мефо-векселей он создал автоматический тормоз для выплаты денег на вооружение. Это мероприятие, несколько смелое в финансово-техническом отношении, с юридической точки зрения было, однако, вполне терпимым.

Мефо-векселя служили финансированию вооружения, но тормозили дальнейшие траты на вооружение после срока наступления платежей, с 1 апреля 1939 г., потому, что империя была обязана их компенсировать. Предвидения Шахта оправдались. Увеличение затрат повлекло такое повышение государственных налогов, что выкуп мефо-векселей при наступлении срока, то есть через пять лет, стал бы нетрудным.

Кейтель показал, что в бюджетном году, начавшемся 1 апреля 1938 г., на вооружение было истрачено на 5 миллиардов марок больше, чем в предыдущем, несмотря на то, что 1 апреля 1938 г. частные кредиты имперским банком были закрыты.

Половины этих пяти миллиардов было бы достаточно для того, чтобы в начавшемся апреле месяце 1939 бюджетного года уплатить по мефо-векселям, срок уплаты по которым уже подходил… Он ограничил срок оборота мефо-векселей с самого начала пятью годами. То, что Гитлер просто не будет платить по векселям и нарушит свое обещание, Шахту, конечно, не могло быть известно.

Меморандум имперского банка от ноября 1938 г. повлек за собой отставку Шахта…

То обстоятельство, что он остался министром без портфеля, должно было помочь ему в получении информации о событиях, которыми интересовалась на пути достижения своих целей его заговорщическая группа больше, чем если бы он совсем отстранился от дел. Факт вооружения как таковой, таким образом, не может служить доказательством того, что Шахт сознательно принимал участие в подготовке агрессивной войны…

Отмечая тот факт, что Шахт был членом имперского правительства (до января 1938 года министром экономики, а затем до января 1943 г. — министром без портфеля), обвинение считает его, как и все имперское правительство, ответственным за военные нападения Гитлера, имевшие место в тот период времени. Эта аргументация действует убедительно на того, кто исходит из нормального понятия имперского правительства…

Имперский кабинет, который Гитлер называл клубом пораженцев, в последний раз собрался в 1938 году и то лишь с целью выслушать сообщение Гитлера, а не для делового обсуждения вопросов и принятия решений. Гитлер умышленно скрывал от имперского кабинета политически важные дела. То же самое относится и к членам имперского совета обороны, который весной 1939 г. Гитлер окончательно отстранил от дальнейшей подготовки к войне…

Если здесь один из подсудимых говорил о единстве германского народа во время Второй мировой войны в противоположность Первой, я должен возразить ему, так как едва ли когда-либо в своей истории германский народ был внутренне так расколот, как во время существования Третьей империи. Кажущееся единство было только спокойствием кладбища, вызванным террором. Отражением внутренней раздробленности германского народа, державшейся только искусственно в тайне вследствие террора гестапо, были противоречия между отдельными высокопоставленными лицами, о которых мы здесь говорили. Чтобы дать несколько примеров, я упомяну о том, что здесь перед нами выступили противоречия между Гиммлером и Франком, Гиммлером и Кейтелем, Заукелем и Зельдте, Шелленбергом и Канарисом, Борманом и Ламмерсом, СА и СС, вооруженными силами и СС, СД и юстицией, Риббентропом и Нейратом и т. д. Даже в отношении идеологии партия была расколота на многочисленные группы, что выяснилось в начале слушания дела уже из показаний Геринга. Эти противоречия были принципиальными, и Гитлер не примирял их, а усугублял. Они были клавиатурой власти, на которой он играл. Министры не были ответственными руководителями, они были не чем иным, как профессионально обученными служащими, которые должны были выполнять указания. Если какой-нибудь министр, как, например, Шахт, не подчинялся этому, то дело доходило, как и у него, до конфликта и отставки. Поэтому в преступлениях Гитлера, которые он совершил, навязав своему собственному народу и человечеству агрессивную войну, не мог принимать участие ни один заговорщик, а только служившие Гитлеру его помощники…

При таком положении власти в Третьей империи можно предположить, что было преступное соучастие или преступное пособничество, но не групповое уголовное преступление, каким является заговор. Вопрос о том, является ли каждый из подсудимых соучастником в совершенном Гитлером преступлении развязывания агрессивной войны, может быть рассмотрен и решен индивидуально в каждом отдельном случае.

Я рассмотрю его в этой плоскости только в отношении Шахта.

Даже при наличии объективного факта заговора в какой-либо части обвинения и даже при самой широкой трактовке понятия заговора заговорщик должен согласиться с планом заговора и с целью заговора, хотя бы частично, в форме «dolus eventuelis».

Если судья Джексон во время перекрестного допроса предъявил Шахту фотографии и фильмы, которые с внешней стороны документируют связь его с Гитлером и его паладинами, то это могло произойти только потому, что он старался завуалировать свою неприязнь к Гитлеру. Поэтому мне необходимо будет коснуться вопроса о фотографиях и о такого рода аргументации.

Судья Джексон дополнил предъявление фотографий цитированием речей, из которых можно сделать вывод, что Шахт даже во время путча был предан Гитлеру. Это представление цитат можно рассматривать в той же плоскости. Я думаю, что такая аргументация является несостоятельной и не может устоять ни перед жизненным опытом, ни перед историей… Он, как заговорщик, должен был особенно маскироваться. Это должен был делать каждый, кто жил в Германии при таком режиме…

Шахт, уходя с должности министра экономики и с поста президента имперского банка, с января 1939 года по 1943 год оставался министром без портфеля. Шахт говорил о том, что это было условием, которое поставил перед ним Гитлер перед тем, как он был снят с должности в министерстве экономики.

Для того чтобы его уволили с этой должности, необходима была подпись Гитлера как главы государства. И если бы Шахт не захотел остаться министром без портфеля, то совершенно очевидно рано или поздно был бы арестован как подозрительная личность в политическом отношении…

Он предстает перед Трибуналом, доверяя ему, как он это высказал в своем заявлении, посланном Трибуналу в начале процесса. Выдвинутые против него обвинения уголовного порядка он рассматривает с чувством полной уверенности в своей невиновности, и вправе делать это, ибо, кто бы ни был признан виновным и несущим уголовную ответственность за войну, зверства и бесчеловечность, которые были совершены во время ее, Шахт после установления обстоятельств дела может послать слова проклятия виновникам.

Я ходатайствую о признании Шахта невиновным в предъявленных ему обвинениях и прошу оправдать его.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.