Глава 3 Рыба гниёт с головы… Но догнивает до хвоста!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

Рыба гниёт с головы… Но догнивает до хвоста!

Мне хочется думать и писать о нескольких Цусимах: о той, которая состоялась, и что в ней было и устроилось так, как случилось, в вид сводки мнений лиц в ней участвовавших или изучавших ее с уровня специальной подготовленности, необходимом само по себе как основа для плодотворных, не сногсшибательных размышлений; о той Цусиме, которая бы состоялась, явись к ее сроку в прозрении ли флагмана или некоего мистифицируемого под него лица новая решимость; о той Цусиме, которая могла начать складываться задолго, но в расчетах тех же посылок, средств, но уже измененных, преобразованных размышлением задавшегося художника-творца; наконец, о Цусиме фантастической, перешагнувшей через себя, обретшей новой качество возносящего, того, что Открывает Врата… или около чего надо замолчать. Но имейте ввиду, это ни в коем случае не стенания – Ах, как ужасно, что так случилось!.. Ах, как жаль, что не случилось этак! – я смотрю на Цусиму, как на особое явление, подготовлявшее безмерную катастрофу 1941 года – и таковую опрокинувшее, в своем развитии расщепившуюся и на 1941 и 1945 год. Я смотрю на нее, как на Голгофу, казнь на кресте которой порождает испытание-возвышение еще более тяжким. На изжитие Цусимы потребовалось 40 лет – каким испытаниям подвергнется нация, разбросавшая 24 % территории и 52 % населения без войны, мора, кручины и гибели? С середины 19 века амплитуда этих испытаний-крушений непрерывно нарастает:

– в 1855 году это был так себе, толчок, вмятинка, остановка;

– в 1905 году – позор! пощечина во всю щеку – но целы же!

– 1917 год – крушение нации и Мучительное очищение I Гражданской войной;

– 1941 год – Исполнение к 1945;

– 1991 – К чему?

С проклятого 1867 года – преступно-подлого отсечения Аляски – такое впечатление, что в теле России сцепились-борются две сути, два начала: одно живое, бойкое, сильное, размашистое, Буслаевско-Селяниновское – другое косное, стылое, равнодушно-брезгливое ко всему, и особенно русскому, олицетворенное то господином профессоров Ковалевским-Чубайсом, то пьяношалым бесом Катошихиным-Смердяковым, одно соединяющее, борозда к борозде, город к городу – другое разбрасывающее, топчущее, клящее, разбегающееся. А и когда оно вылезло – да все тогда же в 60-х в сознании выпущенного на простор таракана сеней да людских, осмотревшегося и вдруг понявшего что не его это все, простор, ветры, синь да небо – его воровству, лавке, двору, нужнику это укор, его башке – туча, что есть ведь и другая на его не похожая жизнь… И в растущее дерево впивают железа, пилят вершину, заламывают ветви, секут-окапывают корни, когтят «экономизмом», «европеизмом» – и в общем, в взбесившейся самотно-животной, рефлекторно-эгоистичной сути паразита-таракана заворачивают миросозерцание в обозрение щели, необозримое – в кошельково-карманное. Надо понять ясно и отчетливо, экономизм, как выведение всего из «интереса», не труда – и гиперконтинентальная Россия несовместны, соображения упорядоченности курятника разрывают вторую; недостижимость Духа, возрастающего в Пространстве обращает посредственность скромную в Посредственность Воинствующую. Отношение России и экономизма в мировоззрения – капитализма в практике, это отношение растущего дерева и каменной ограды, разрастаясь, оно ее прорастает и сокрушает – условием сохранения второго является удушение ее способности к росту; обращение всего громадного, размашистого, в салонное, настенное, настольное – Таракан вылез из щели, Дух должен ступать туда! А если не идет, не вмещается, распирает?..

Россия в своих крушениях обретает способность к преодолению больших; Германия обращается к еще большим; Япония становится болячкой победителей; Индия пополняется ещё одной народностью… Китай растворяет еще одного пришельца.

В русском есть какая-то упертость, странное явление необратимой заданности, вдруг обращающее самое жизнеспособное существо в феномен непредсказуемой обреченности, непредсказуемой вследствие ее бессмысленности, внешней необусловленности, какого-то самосокрушения, не просто совать голову под топор – но и направлять его, почти заставлять, почти вынуждать опуститься самым жестоким образом, как то самоубийственное накликание разбойника из романса Даргомыжского:

– Целовался сладко да с твоей женой!..

Эта черта в Цусиме присутствует очень выпукло: 7-месячное безнадежное плавание в психологически невыносимой обстановке осознания обреченности, до помешательств, самоубийств, стайных порывов, и когда уже все прояснено, сговорено, утрясено до парализующей обреченности – ринулись сами в пекло и с каким-то весельем.

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать?!

– Лучше ужасный конец, чем ужас без конца?!

Как ни странно, это взрыв, броситься очертя всему 7-месячно наговоренному, кажется, не разорвал – соединил ненавистного Рожественского с экипажами, до того едва ли не пребывавшими на грани бунта, из-за того же похода и боя. Немец стал бы молиться и писать письма домой – Японец исполнился священного трепета исполнения бусидо – Англичанин стиснул зубы – Чеченец вспыхнул яростью дороже продать жизнь – Русские развеселились! Эта черта – перемена знаков энергии – неповторимо-необычная присутствует в Цусиме во множестве проявлений, интересная и в канве событий, и сама по себе, и в своем переходе на ступени всеобщего обобщения. Здесь проступает что-то неповторимо-особенное из скрытной физиономии нации, что-то сродни разбойнику Кудеяру, переменившемуся сразу в праведники.

И как сильно и страшно мог опереться на нее художник-творец трагедии-боя, уже в рамках прозрений собственного, возвышенного над приземленно-обычным наития.

В решении З. Рожественского идти прямым путем через Цусиму присутствует алогизм – но с оттенком пронзительности, это хрестоматийно неверно, несообразно – но это приобретает контуры огромной картины, уже задающей, а не диктуемой, и осуществись она также безоглядно-творчески, как и миг этого решения – можно было бы говорить о гении одного дня. Его же сталось едва ли и на час…

Что присутствовало в рассуждениях, если они были, в наитии, если оно вело, Рожественского, когда уже пройдя пролив Баши и уклонившись как бы к обходному, разумно-осторожному движению своей неслаженной армады, он вдруг отворачивает на Северо-Запад, проходит мимо Линкейских островов (ныне Нансей) и устремляется к Цусимскому проливу? Это сочетание расчета, интуиции, прозревающей значение данного пункта, и бросающее к нему без всяких околичностей – в присутствии Клеопатры на горничных не заглядываются?

В течение всего долгого похода З. П. Рожественский демонстрировал преобладающим качеством жесточайший темперамент-волю, бросавший его вплоть до кулачной расправы на все препятствующее; нарастающее неприятие сдерживающих его вещей, будь это мнение окружающих лиц или внешние обстоятельства. «Гулльский инцидент», когда русские корабли расстреляли несколько английских рыболовных баркасов на Даггербанке; захват прерогатив судебного ведомства – своей властью адмирал вводит на эскадре режим военного положения, по которому может расстреливать и вешать кого угодно; полное пренебрежение к уже многократно проверенной русскими моряками практике экваториальных переходов, освоенной еще со времени Крузенштерна и Лисянского, вопиюще бессмысленное разрушение обычного их хода, совершенно очевидное офицерскому составу эскадры, 2/3 командиров кораблей которой многократно пересекали эти воды – кажется, вырвавшийся на флагманский мостик из кабинета начальника Главного Морского штаба Рожественский исполнился желания все перевернуть и переломать.

С 70-х годов 19 века отправляясь в плавание на Дальний Восток, русские корабли устойчиво следовали кратчайшим путем через Суэцкий канал, на котором даже держали особую Средиземноморскую эскадру, как стальную колючку для Англии и Турции и средство обеспечения быстрого укрепления тихоокеанских морских сил, бездарно-безрассудно ликвидированную Николаем II. Наличие оборудованных портов, магазинов всякого рода было важным обоснованием на длинном пути, сопровождающемся поломкой механизмов и заболеванием моряков, дававшее разрядку от быта башен и палуб, столь важную в поддержании боевого духа экипажей; недостатком маршрута являлась его «многолюдность», делавшая невозможным утаить перемещение эскадры и проводить боевую учебу на значительной его части, как и то, что весь он был перехвачен враждебной Англией.

В качестве дополнительного страхующего, на случай крайнего обострения отношений с владычицей морей, осваивался ход вокруг мыса Горн, где можно было рассчитывать на относительный нейтралитет Бразилии, почти дружественной Аргентины, и даже проанглийская Чилийская республика все же не была ее прямой колонией; наличие современных портов делало его тоже удовлетворительным; двигаясь по диагоналям двух океанов, вне зон мирового торгового судоходства, и обозрений с берегов, эскадра становилась невидимой и непредсказуемой, могла совершенствовать все виды подготовки беспрепятственно, с учебными и боевыми стрельбами; до прорытия Суэцкого канала он был кратчайшим для плавания на Дальний Восток.

Вместо этого Рожественский избирает обходной путь во-круг Африки, через три океана, в протяжку берегов единственно пригодные пункты снабжения и судоремонта на которых только английские, совершенно катастрофический при любой крупной корпусной аварии, вследствие чего эскадра окружается громадным количеством обеспечивающих и ремонтных судов, и превращается в барыню, переезжающую из Москвы в подмосковную. Это делает сразу невозможным участие в общем походе старых кораблей типа «Наварина» и «Сысоя»; их приходится отправлять по наплаванной дорожке через Средиземное море и Суэц, то есть делить эскадру, что влечет неблагоприятные по-следствия для общей сплаванности соединения, единообразия подготовки и тактических воззрений начальствующих лиц, выработка которых и без того предельно осложнена разнобоем характеристик кораблей с 22-летним разбросом годов постройки («Донской» – 1883 г., «Орел» – 1904 г.), но Рожественского это немало не останавливает. Выйдя из Либавы со сборищем кораблей, каждый из которых «ещё тот тип» толи по неожиданности новизны, толи по забытости старости и вполне осознавая это – в книге его обожателя-подчиненного В. Семенова «Расплата» приводится эпизод: наблюдая превосходно маневрирующие английский крейсера в Бискайском заливе, Рожественский с прорвавшейся тоской произнес «Эх, мне бы такие!». Но сделать «такие», это и есть задача флагмана, разделение же эскадры у Гибралтара прямо перечеркивают какую-либо возможность ее худо-терпимой сплаванности, тем более боевой сплоченности, уже не судов – звеньев: какие-то иные приоритеты господствуют в соображениях русского адмирала, нежели стержневое для флотоводца – обратить корабли во флот.

Посланный через Суэц, многократно плававший в этих водах адмирал Фалькерзам разумно организует переход через тропики, в сбережение команд запасается даже пробковыми шлемами для палубных вахт и покойно приходит к указанному сроку в назначенный ему пункт, в уважении офицеров и доверии команд. Вопреки тому экипажи Рожественского надрываются в чудовищной работе, перегружая в море в экваториальных широтах, при самой примитивной механизации, талями, уголь; ремонтируясь на ходу – что можно бы скрипя сердцем оценить положительно, как выучку трюмной и механической части; и почти не занимаясь подготовкой боевых частей и ходово-маневренными учениями, что сразу обесценивает все муки похода – боевой корабль, это прежде всего пушка в броне, выгребающая морем.

Рожественский, многократно ходивший в тропических широтах, разрушает неукоснительный распорядок таких переходов: общие работы только утром и вечером, по прохладе – отдых всей не обеспечивающей движения части экипажа днем, по жаре; купание в парусе ежедневно и баня через 3 дня; замена водки в «государевой чарке» ромом (хорошо или плохо морякам пить, судить не мне). Как взбесившийся кабан он набрасывается на все, что исходит не от него, установлено до него, решено не им. Когда «испорченный» мягким Фалькерзамом командир крейсера «Светлана» Шеин, обнаружив непомерный характер указанной бункеровки угля, прибыл доложить об этом командующему, тот увеличил норму на 200 тонн, выгнав офицера площадной бранью – исполнение приказа привело к аварии, расперло борт. Кажется Рожественский поставил себе в задачу воевать с авторитетом лиц, заслуженном ими вне его произволения: на эскадре, собравшей цвет морского офицерского корпуса, лучшее, что имелось тогда в России, адмирал во всеуслышание называет 2-го флагмана Фалькерзама – «Мешок с навозом», могучего рослого каперанга Миклухо-Маклая (брата знаменитого путешественника) – «Двойной Дурак», опытнейшего командира «Наварина» Фитингофа – «Рваная Ноздря»… литой стати гвардейца командира «Александра III» Бухвостова – «Вешалка для мундира». Все эти офицеры сложили головы на походе и в бою, отчаянно-безнадежно, как Фитингоф и Миклухо-Маклай, или яростно-пылко, как Бухвостов, несколько часов немыслимыми пируэтами уводивший эскадру от японских ударов по выводу из строя флагмана и дважды сорвав охват колонны кораблями Того – нет, ничем, кроме как Проститутка Подзаборная («Аврора»), Инвалидное Убежище («Сысой Великий») в изъявлениях командующего они не означались. Возникает даже подозрение о мотивах подбора тех или иных офицеров, за опытность ли прибран 2-м флагманом эскадры Фалькерзам, – или за то, что по крайней внешней несуразности, неряшливости и фальцету бывший посмешищем, при всех своих заслугах и знаниях, любой офицерской сходки; более определенно можно утверждать, что 3-му флагману эскадры адмиралу Энквисту (в оценках Рожественского – «Пустое Место» – но, простите, вы же его и выбирали, господин хороший!) отсутствие серьезных военно-морских достоинств способствовало вдруг переместиться с покойно-почётной должности многолетнего командира Николаевского порта на мостик флагмана крейсерского отряда – и, честный швед, он совершенно этого не хотел!

Да, Балтийский флот был изрядно обобран, сначала Старком, потом Макаровым, но даже и там можно было поискать, – например, адмирал Вирениус, каперанг Кроун —, наконец имелся нетронутый командный состав Черноморского флота, более привычный к новой технике по молодости самого объединения, в котором во всяком случае не было таких странных кораблей, как паро-броне-парусные «Донской», «Мономах», «Память Азова», из флагманов которого высоко аттестовались Вишневецкий, Цывинский, да и сам ком-флота Чухнин, при всей лютой вражде к демократам и революционерам слывший энергичными, знающим начальником в морской части, заботливым к подчиненным, если они не лейтенанты Шмидты и, кстати, много выплывавшим по Тихому океану, – нет, от такого сотрудничества Рожественский уклонился.

Для душевного строя русского командующего характерна была еще одна черта – столкнувшись с неодолимым препятствием или неожиданным отпором он терялся и погружался в какую-то прострацию с оттенком невменяемости. Великий князь Александр Михайлович приводит в своих воспоминаниях эпизод совещания по поводу посылки эскадр на Тихий океан, когда он, недосягаемо «государевых кровей», опротестовал мнение адмирала о необходимости таковой, и тот вдруг в каком-то сумеречно-сомнамбулическом состоянии разразился словами, что должно всем погибнуть ради спасения обожаемого монарха… – Пораженный столь неуместным для военно-морского совета заявлением «Морской»-Романов подумал, что ко всем прочим бедам флагман грядущего похода имеет психологию самоубийцы.

Эту какую-то неполную, ущербную сторону воли Рожественского некоторые замечали, и, например, пресытившийся службой, равнодушно-брезгливый Фитингоф изредка бросал в его адрес «Кривляющийся комедиант», отрицая с этой ущербностью и ее основание – волю – что было уже и чрезмерно, все же то, что адмирал сумел протащить разношерстную армаду кораблей через три океана, свидетельствует о наличии таковой, пусть и неровной.

Неудачи внешние приводили его в лучшее состояние, он начинал «думать» если не «в урок», то «в оправдание», становился внимателен, и найдя подходящее обоснование, совершал разумные и даже великодушные действия, делался на какое-то время «наоборот»; если это скапливалось переутомлением нервов, то происходил срыв в сильнейшую депрессию, как то случилось во время похода на стоянке у Мадагаскара, когда по соединению с отрядом Фалькерзама адмирал совершенно забросил службу, уединился в каюте и перестал принимать офицеров – в этом состоянии он написал рапорт о замене ввиду расстроенного здоровья, потом будут и другие, последний отправлен почтой из Сингапура. Налицо была явная неуверенность командующего в выполнимости поставленной задачи «овладеть господством на море» и попытки от нее уклониться. Рапорты, вкупе с частными письмами офицеров эскадры, читаемыми в высоких домах Петербурга, оказались настолько выразительными, что вопрос был решен и адмирал Бирилев выехал во Владивосток с негласным распоряжением принять командование эскадрой по ее прибытию. Кажется высокие сферы боев и побед не ожидали, в противном случае «снять» адмирала было как-то неудобно… Подталкивать к «бою с поражением» – после Артура и Мукдена? Решение о формировании 4-й эскадры («Слава», «Потемкин», «Три святителя», «Ростислав», крейсера «Очаков» и «Кагул») известие о котором доходит до Рожественского, тоже как бы ориентируют на «выжидание»… Темна вода в облацех и в помыслах начальства, но если переменилось оно во мнении о чем-то, что само назначило к исполнению, оно просто прекращает о том напоминать благовестящими громами, хотя и висит туча-тучей, и очень гневается, коли того не понимают – и Николай II своей телеграммой сдавшемуся в плен генерал-адъютанту свиты З. П. Рожественскому свидетельствует, что тот его «понимал», недовольства за Цусиму не было – был некий намек на будущее.

Напористая убежденность Рожественского в собственной непогрешимости подталкивает к выводу: он, находясь в непомраченном состоянии уже бывший уверенным в невозможности успеха, уклонялся бы от боя, имея на то множество доводов и во-вне и для себя, и если – вопреки всему – решается идти в самое пекло на несомненную битву, это значит, пребывал в какой-то ненормальной эйфории, чем-то питаемой, и даже в раздвоенности.

• Он, с одной стороны, отдает приказ о движении к Корейскому проливу, уклонившись от намека адмирала Небогатова на Лаперузов; – с другой обязует принять на борт такое количество угля и воды, какое мыслимо только при обходном плавании вокруг Японии, роковым образом перегружает корабли. По утверждению кораблестроителя и участника боя В. Костенко именно из-за того, что непробиваемый японскими снарядами главной броневой пояс ушел под воду и перестал выполнять свою защитную роль, 3 русских броненосца 1-го отряда погибли без единой пробоины тяжелой брони в районе ватерлинии, показав поразительную живучесть, значительно высшую, чем неприятельские суда; принимая снаряды не 194–152 миллиметровым поясом высотой 289 см, а 152-миллиметровым 185–195 см, т. е. утратив 32–36 % защитных свойств брони, но даже при этом «Александр III» и «Бородино» погибли переворотом овер-киль, не выполняя спрямления корпуса затоплением отсеков, как того требовала инструкция Морского Технического Комитета. «Суворов», неукоснительно ее соблюдавший, остался на плаву, получив не менее, если не более чудовищную порцию, и был добит вражескими миноносцами, оказавшись из-за повреждения рулей вне строя эскадры – т. е. все погибли без исчерпания живучести в артиллерийском бою, а по совокупности с наличием и других обстоятельств. Бой начался в 13.50, в 19.20 израсходовав боезапас, японская эскадра повернула в свои базы, не имея возможности даже добить тяжело поврежденный «Орел», русские броненосцы погибли между 18.30 и 19.10, то есть этих дополнительных 36 % живучести хватило бы не менее чем на полтора – два часа терзания, и они все остались бы на плаву, а эскадра, сохраняющаяся около них как ядра, отразила бы ночные атаки миноносцев;

• Он идет боевым курсом, с потушенными огнями на боевых судах – и с полным освещением госпитальных, видимым на 6 миль как скрытному наблюдению противника, так и особенно ему с флагманского мостика.

• Он, уверенный в недостаточности своих сил – близкий ему капитан 2 ранга Кладо опубликовал серью убедительных статей подобного рода в русской прессе, в исправление чего к эскадре послали отряд Небогатова – и должный, если постыдился уклониться от боя, осуществить предельно энергичный прорыв, укрепляясь элементом внезапности, вдруг на подходе к Цусиме сбрасывает ход с 12,5 до 9 узлов и начинает эволюционные учения 12–13 мая, накликая на себя стаи неприятельских разведчиков.

• У него была возможность разгромить несколько слабых соединений противника, разновременно выходивших или натыкавшихся – кажется, все же японцы отчасти оказались захвачены врасплох, – на несуразную, но громоздкую русскую эскадру – он проходит мимо, «демонстрируя презрение»…

Последние трое суток перед боем Рожественский провел в кресле на боевом мостике, куда ему приносили и еду, ни с кем не общался кроме отдачи распоряжений через флаг-офицера и сигнальщика, выглядел угнетенным – в ночь с 10 на 11 по-кончил с собой, выбросившись за борт, близкий ему старший флаг-офицер лейтенант Свенторжецкий – ночью смотрел на неуклонный ход кораблей, скорее не думая, а чувствуя его. Кажется, у него начиналась опять депрессия, обратившаяся по невозможности уединиться в «демоническую форму», действовать вопреки всему, и не действовать вообще, если требуется осуществить какое-то действие.

…Умер адмирал Фалькерзам, надо назначить незамедлительно флагмана 2-го броненосного отряда – следует распоряжение факт смерти не разглашать, оставив брейд-вымпел на «Ослябе», который становится так сказать «механическим флагманом» – фактически капитан 1 ранга К. Бэр – и когда броненосец погибнет, 2-й отряд разбредется, а это не только по номеру, по боевой мощи второе соединение эскадры, 3 полноценных боевых единицы из 4-х. Это тем более странно, что на предыдущих боевых учениях в Индийском океане Рожественский определенно отрабатывал тактику раздельного применения 1-го и 2-го отрядов, поэтому наличие 2-го флагмана было совершенно необходимо, и отсутствие распоряжения заводит поиск в дебри психиатрии. Если Рожественский идет в Цусиму за сражением, – а зачем нужно туда кроме того идти? – он такого не допустит, но это налицо…

Да не была ли для него Цусима важной только в одном смысле – покрасоваться «ндравом», «показать презрение»: вот, все против – а я тут! И когда ахнулось это «всё» – разлетелась фанфаронада как гнилой орех, даже не обратилась в «русскую рулетку»: ведь сдался же стервец в плен, не как Небогатов, обложенный неодолимым кольцом, в невозможности отвечать огнем на начавшийся методический расстрел кораблей с недосягаемых дистанций, тут выбор между позором и гибелью – иного нет… И Рожественский с 2-мя неучаствовавшими в бою миноносцами против 2-х у противника, вне пределов досягаемости крупных кораблей, на открытом пути во Владивосток – сдался… Стервец! Тряпка! Воронье пугало!

Да, похоже, эпохально-эсхатологического замысла тут не было, это сложилось само по себе, суммой своих составляющих – и воистину это была жуткая сумма, от алой до смрадной.

В познавательном плане она точнее выражает Россию, чем Артур, Чемульпо, Ляоян: те рисуют ее лучшей, чем она есть – Цусима являет ее в развал, без утаённых мест: кишки, алость, животность, говно. «Варяг», «Стерегущий», Большое Орлиное Гнездо – это беззастенчивая, бесстыдная растрата героизма. Цусима – это героизм и разложение героизма. Россия в 20-й век войдет с Цусимским надрывом… Потом, на суде, он будет вести себя «хорошо», брать на себя свои вины – а чьи они еще? – говорить и рисоваться признанием, покаянием, самоистязанием и уничижением на виду у прессы (либеральной), публики (такой же), радостной от возможности перетянуть еще одного – «от тех»; договорится (и допишется) в отработку ее благожелательства до признания органической неспособности русских к морю как сухопутной нации; о суетности держаться в числе первых морских держав; о посылке учиться офицеров в иностранные флоты – как же сменится настрой русского либерал-таракана и потянет его хапнуть проливов и вкусить Тимбукту, и вспомнится ему флот и потребуется не объяснение но отрезвление, и дойдет до него, что и многое-то заявленное неверно, и вина-то не только на «формациях», но и на «боярах» – станет играться в другую игру, сумрачного демонического отшельника (в приличной квартирке и при наплыве гостей-зрителей).

– Я Черный Ворон! (слова мельника в «Аскольдовой могиле» Верстовского).

С чем и умрет…

Когда оплёванный, отставленный, много-завинённый, с непредсказуемым характером, пристрастно-несправедливый, но подлинно великий военно-морской деятель, отчаянный капитан «Тамани» в Крымскую войну; водитель каперских эскадр, от которых замирало финансовое сердце Сити в 1860-е годы; великий кораблестроитель 1870 – 80-х адмирал Попов отошёл от дел, он просто замолчал – личность незаурядная, какой ему смысл было под неё играться и устраивать спектакль на безделье, скучно строиться под какого-то Нельсона, если состоялся как Попов!

Но… тогда еще более жуткую картину представляет собой Цусимская драма – не отблеск разложения верхов, с гемофилическими и чахоточными цесаревичами и габсбургски-выраженными признаками вырождения всей династии на портретах В. Серова – прямая копия-оттиск, с «больноголовым государем» на шканцах и по нисходящей до невзрывающихся снарядов и слетающих броневых плит.

Только в больном сознании может возникнуть эта фантасмагория упивающегося мазахизма:

• идти на прорыв и запретить досмотреть шарахнувшийся с курса подозрительный «купец» – оказался японским вспомогательным крейсером-разведчиком «Синоно-Мару», первым известившим противника о появлении русской эскадры и ее курсе в Восточно-Корейский пролив;

• наслаждаясь эйфорией разноголосицы полушарий отказать в атаке:

• сначала старенького крейсера «Идзуми», безнаказанно плетущегося параллельно курсу эскадры (скорость 17 узлов, 10—120 миллиметровых пушек) отрядом Энквиста (6 крейсеров, скорость 20–24, 5 узла, 26—152 мм, 19—120 мм), отправивших бы его на дно в 1/4 часа;

• потом отряд старых японских броненосцев: 2 броненосца береговой обороны, 2 броненосных крейсера (скорость 13–16 узлов, 10 старых 330–254 мм пушек, 15—152 мм, 28—120 мм; фугасные снаряды не пробивают брони русских кораблей) – 1-м броненосным отрядом из 4-х новейших броненосцев (скорость 18,2 узла, 16—305 мм, 48—152 мм пушек; бронебойные снаряды пробивают любую броню); сблизившись на дистанцию прямого выстрела русский броненосец за 10 минут вгонит в корпус своего противника 40 двенадцатидюймовых и 240 шестидюймовых снарядов – на 7 минуте последний японский корабль погрузится в океан;

• и наконец, выскочившего на эскадру в 11 часов отряда легких крейсеров адмирала Девы – 4 крейсера (4 – 203 мм, 15 – 152 мм, 20 – 120 мм, скорость 20 узлов) – отрядом Энквиста, усиленного быстроходным «Ослябей» – 1 броненосец, 6 крейсеров (4 – 254 мм, 37 – 152 мм, 19 – 120 мм), бой, в котором более быстроходные русские крейсера, перехватив пути отхода, прижмут японские корабли под пушки броненосца.

…нет, не все уж так было безупречно на японской стороне и действуй русский флагман по другому, к 13 часам, когда началось сближение основных сил, адмирал Того мог бы уже не досчитать 6—10 единиц и как бы окреп от этих успехов дух русских моряков и желание соревновать…

Но как сказал Наполеон о психически ненормальном фельдмаршале М. Каменском:

– Действия сумасшедшего непостижимы!

Не этим ли объясняется та фантастическая завязка боя в 13.15, которая непереводима в смысл какой-либо идеи уже 95 лет: в момент сближения эскадр пристраивает 1-й броненосный отряд, в рамках своих тактических особенностей резко отличный от всего состава эскадры, и до того следующий отдельной колонной, – в голову общего кильватерного строя, вопреки ориентировкам предшествующих учений вступая в бой не раздельно, а единой колонной.

а) не проще ли предположить, вопреки, как это раздумчиво гадал В. Костенко («На «Орле» в Цусиме») или трубил В. Семенов («Расплата»), что в замыслы русского флотоводца пришла не «опасная идея» нанести удар по концевым кораблям Того, быстро приближавшимся на встречно-параллельном курсе и становившимся на левый траверс русской эскадры – а пробилось воспоминание, что левая кильватерная колонна идет не за флагманом, а за «флагом над гробом», и то надо бы исправить, как и осознание, что поставив адмирала Небогатова в конце колонны, он вообще упразднил всех флагманов боевой линии, кроме себя, и теперь кроме как водить ее «веревочкой» ничего не остается.

б) не этим ли объясняется и непостижимый для того же дельного В. Костенко и способ восполнения маневра: вместо того, чтобы совершить общий поворот «все вдруг на ~ 4 румба влево (~ 45°)», и разогнавшись, соединиться головным к колонне и при необходимости таким же поворотом вправо встать на ее курс, или не задерживаясь, развить атаку на концевые крейсера Того, пропуская колонну за собой, как прикрытие – отдает приказ на «поворот влево последовательно», и протягивает нитку броненосцев перед «Ослябей» на недостаточной скорости, заставив того сбросить обороты и почти остановиться, а наезжающие корабли эскадры уклоняться от столкновений поворотами «влево – вправо», расстроившись елочкой (см. ниже). Ух, как начальство прокатило!

И что происходило в этот момент в голове русского адмирала – а не бурный ли восторг от подобного бурлеска: последний каперанг «его отряда» Юнг на «Орле» – по рожественски Лакированная Егоза – выше «покойного флагмана» Фальгерзама, а тот «беспокойного» Небогатова, идущего в хвосте «за гробом».

В этот момент Хайхатиро Того начинает свой маневр по охвату головы русской колонны, отдав приказ «поворот 16 румбов последовательно», находясь на траверсе «Орла», четвертого в колонне броненосцев 1 отряда, но при этом поставив свои корабли, которые выполняют этот маневр в 32–42 кабельтовых от русской колонны в весьма опасное положение:

– совершая поворот последовательно, он сдваивает свою колонну и на некоторое время утрачивает возможность свободы маневра; его головные корабли оказались зажатыми между идущей к повороту частью своего строя и русской колонной, при этом повернувшие корабли заслоняют русскую эскадру от стрельбы с концевых – в этот момент русские, совершив по-ворот «все-вдруг-влево» 4-мя головными броненосцами, могут быстро подойти к японскому строю на разрушающе близкую дистанцию, где исчезает эффект эскадренной кооперации судов, корабль идет на корабль, ствол на ствол, а среднекалиберные русские бронебойные снаряды начинают входить в корпуса десятками в минуту, и за 4–5 минут, когда русские броненосцы будут «висеть» на японцах в 17–20 кабельтовой дистанции, имея в курсовом огне 2 – 305 мм и 8 – 152 мм орудий, а в бортовом 4 – 305 мм и 6 – 152 мм они вгонят в корпус противника 10–20 двенадцатидюймовых и 90—120 шестидюймовых снарядов, обратив в решето; по отсутствию в японском флоте бронебойных снарядов, все выстрелы его, кроме 12-дюймовых, большой опасности для них не представляют.

– Совершая поворот, японские корабли проходят т. н. «точку перехода», неподвижную к линии русской эскадры, под бортовые продольные залпы 2—4-х ближайших кораблей на пристрелянной позиции – русский огонь в ней становится поистине сокрушающим, т. к. корабли выходя на нормаль а, получают целеуказания от предшествующих и сразу открывают стрельбу на поражение, без пристрелки, низая корпус противника продольными выстрелами, когда снаряды уходят на десятки метров вглубь, круша механизмы и переборки.

Ничего из названного русского адмирала не заинтересовало и с 32 кабельтовых головные русские броненосцы открывают огонь по неприятельскому флагману, идущему по дуге на пересечение курса – сначала очень мощный, лейтенант Ямамото, высунувший руку из башни захлопнуть заглушку сразу лишается всех пальцев; в 1941–1942 годах разгромит американо-английские флоты от Гавайев до Цейлона – но быстро слабеющий, по мере того, как японские корабли становятся «верхней палочной к Т» в маневре перехвата, выходя из зоны поражения кормовых башен русских броненосцев, а потом делаются вообще недоступные огню большей части судов русской колонны, которым головные закрыли цель; и сами раскручивая нарастающе-убийственный огонь по русскому флагману. Считая, что через 25 минут после начала маневра по «Суворову» бил бортовым огнем только 1-й броненосный отряд (в действительности же оба!), т. е.

16 – 305 мм, 1 – 254 мм, 5 – 203 мм, 41 – 152 мм орудия на его курсовые 2 – 305 мм и 8 – 152 мм, можно утверждать, что, имея меньшую общую огневую мощь, своим маневром Того обеспечил себе 9-кратное огневое превосходство и теперь беспощадно его реализовывал.

Ситуацию можно было еще выровнять, поворотом 1-го отряда «все вдруг влево», обрушившись на 2-й броненосный отряд адмирала Камимуры (6 крейсеров) и разорвав строй японской эскадры, на центр дуги которой будет накатываться кильватерная колонна 2-го и 3-го отрядов, образуя линию 8 старых кораблей против 6 новых у Того; или хотя бы спасти 1-й отряд, поворотом «все влево последовательно» и параллельным движением на контр-курсах под конец японской колонны уйти за линию старых кораблей. При этом 2-й отряд, без флагмана, становясь в позицию первого, попадал в отчаянное положение, а головной высокобортный океанский красавец «Ослябя» с облегченной защитой был обречен под неслыханным ливнем японских снарядов, от которых трескались плиты даже могучей «суворовской» четверки.

Не буду гадать, что двигало в этот момент Рожественским, если еще не был ранен – осознание своей вины как поставившего корабли 2-го и 3-го отряда в тяжелое положение без флагмана, или реакция «пахана» и «хозяина улицы», вдруг получившего хлестко, с размаху в «морду» и, заслоняясь, побежавшего в сторону; или то робость потерявшегося капитана 1 ранга Игнациуса, вдруг по ранению адмирала ставшего флагманом эскадры – и это еще одна фантасмагория Цусимы: с русской стороны это был бой «капитанов», по ранению флагмана и выбытию предыдущих головных кораблей последовательно водивших эскадру (Игнациус, Бухвостов, Серебренников, Юнг), под конец старший офицер «Орла» капитан 2 ранга Шведе; а и только ли капитанов? – кто поручится, что в последние минуты «Бородино» вел не обер-офицер, а безвестный лейтенант, на мгновение взлетевший в комфлоты, ведь за час до гибели «Бородино» вел уже старший офицер капитан 2 ранга Макаров, а за полчаса начали искать на нижней палубе хоть какого-нибудь офицера, все остальные были ранены или перебиты – и неведомо, нашли ли, ведь всё это на памяти единственного спасшегося трюмного картирмейстера… Увы, но только флагманский «Суворов» в огне разрывов и пламени пожара начинает отворот вправо, еще более втягивая русскую эскадру вглубь японской дуги и усугубляя свое положение. Японские броненосцы, идя параллельно сворачивающейся русской эскадре, суда которой, заслоняя друг другу цели, могут вести лишь разрозненный огонь по ближайшему противнику; придерживаясь средних дистанций 40–42 кабельтовых, на которых 6-дюймовые бронебойные снаряды русских скорострельных пушек, утрачивая скорость, становятся неэффективны; не смещаясь относительно избранных целей, что позволяет развивать интенсивнейший огонь без смены прицела, на всю техническую скорострельность орудий – громят русских флагманов, «Суворова» под кайзер-флагом и «Ослябю» под брейд-вымпелом, отрядными залпами.

В судьбе «Суворова» этот поворот сыграл и индивидуальную роковую роль: мощная защита броненосцев первой четверки с боков и сверху обеспечила то, что ни на одном из них не были поражены котлы и машины и они сохраняли ход на протяжении всего боя, и даже перевернувшись, продолжали работать винтами – но, принимая выстрелы с кормы-справа, «Суворов» подставил под роковой удар далеко выдвинутое перо руля и лишился управления, т. е. и хода если понимать под последним целенаправленное движение, а не шараханье среди эскадр, когда обезумевшие механизмы прогоняли его то через строй русской эскадры, то заводили в окружение японских судов. Лишившись всех надстроек, мачт, труб, всей артиллерии главного и среднего калибра, поражаемый не только японскими, но и русскими кораблями, которые не узнавали его из-за резко изменившегося облика, он тем не менее оставался на плаву, благодаря героизму трюмных команд, выполнявших все инструкции обеспечения непотопляемости. Если бы на его прикрытие оставили пару эсминцев или крейсер, то сохранив не менее 16, 5 узлов скорости, и реверсируя винтами, он мог под покровом сумерек дойти до ближайшего нейтрального порта в Китае или на Филиппинах – два эсминца, приняв раненого адмирала и штаб эскадры, ушли прочь…

Будь в составе эскадры 2-й флагман, он мог бы, оценив обстановку, поворотом «вправо последовательно» начать осуществлять маневр охвата флагмана японцев, и если не наказать противника, для чего не хватало скорости, то по крайней мере спасти своего ведущего, но такового не оказалось и лишь капитан 1 ранга Фитингоф – «Рваная Ноздря» только что проучив «Идзуми» 12-дюймовым снарядом и отправив его не на дно – на слом, крейсер все-таки дополз до ближайшей базы, но повреждения оказались столь велики, что восстанавливать его не стали, заметил что-то нехорошее с головой колонны и начинает выводить старика «Наварина» из общего строя на спасение «Суворова», и… в этот момент падает, смертельно раненный в живот. «Ослябя», поражаемый продольными выстрелами отряда Камимуры, лег на борт и быстро погружается, командиры сильных «Сысоя» и «Нахимова» в обстановке не разобрались.

В этих условиях единственный адмирал и флагман в колонне Небогатов мог и должен был, присоединив «Сысой», «Нахимов» к своему «Николаю I» и 3-м броненосцам береговой обороны осуществить атаку по хорде навстречу движению японской колонны, вынуждая ее размазать концентрический огонь с головного на всю возникающую линию судов.

Но он – только отличный судоводитель за 3 месяца, приведший 3-ю эскадру на Дальний Восток;

– только отличный флотский начальник, за время похода создавший из моряков экипажи;

– только отличный артиллерийский специалист, участники боя отмечают заметно лучшую стрельбу 3-го отряда;

– только отличный тактик, освоивший и обучивший свои команды ночным переходам с потушенными огнями по секторной лампе, и проведший 3-й отряд ночью с 14-го на 15-е через море, кишащее миноносцами как червями – по выражению одного русского офицера – не только без потерь, без единой атаки!

– он только… и т. т. т.

– Черт побери, есть все, даже гражданское мужество разоблачить на суде мерзость флотского варианта николаевщины, за что получит 10 лет крепости, при общем понимании, что судят человека за безнадежную ситуацию рока.

– Он только не офицер, ищущий кровавого вкуса победы и утаивающий таковой от врага!

14-го днем он не переступил воли Рожественского, и не принял на себя командования эскадрой. Если в начале боя его пассивность можно отчасти оправдать, что с концевых русской кильватерной колонны, растянувшейся на 50 кабельтовых при видимости временами в 40–45 зачастую события в голове колонны были вообще неразличимы, то к 15 часам, уже идя 4-м, в отсутствии обоих флагманов «Суворова» и «Осляби» он также не пытается взять ход событий в свои руки – признательные японцы «Николай I» не очень беспокоят…

14 ночью он не переступит буквы приказа флагмана и не по-вернет с Норда на Зюйд, спасая эскадру от разгрома.

– Он только не боец!

15-го его подчиненный, полугражданский великан В. Н. Миклухо-Маклай, ни минуты не поколебавшись, в таких же условиях безнадежности, принял бой, рвался к малейшему сближению, бросал проклятые недолетающие снаряды, и влепил-таки 200-килограммовый «посошок» в «Ивате».

15-го Небогатов сдался.

Мне его не жалко!

…А все-таки, что бы случилось, если Небогатов сделал этот отворот с «гробового курса» «вправо последовательно»?

– Его тактико-технические возможности невелики: 13,5 узлов отрядной скорости; 45-кабельтовая досягаемость старых 35-калиберных пушек «Николая I» и 55-кабельтовая «береговых адмиралов», но отдай он приказ «Наварину» и «Нахимову» стать замыкающими, наличие концевого броненосца и крейсера в линии неполноценных «береговиков» (– но при этом очень неплохо стреляющих своим старослужащим составом! – ) придаст ей солидную весомость. Учитывая начало отворота Фитингофом, можно не сомневаться, что сменивший его старший офицер, находящийся под впечатлением маневра своего начальника, выполнит подтверждающий то приказ «ближайшего адмирала» неукоснительно в условиях, когда его собственный уже покоится на дне – «Нахимов» последует за мателотом…

– Х. Того не может так сразу решиться на уводящий от перехвата разворот, полностью разрушающий его блестящую атаку, в лучшем случае перенацеливающую её с новеньких «цесаревичей» на исторические раритеты, и будет медлить, тянуть до крайности; тем более что угрозу русского маневра он увидит поздно: при видимости 45–50 кабельтовых, увлеченный боем вправо, он заметит опасное, но внешне несерьезное препятствие – какие-то коробчёнки водоизмещением 4 тыс. тонн, размерами же меньше легких крейсеров, чуть высовывающиеся из воды! – на своем курсе уже в зоне досягаемости русского залпа, при этом предустановлено-фатального, на убийственно-продольные выстрелы во всю длину судна. Можно утверждать, что японский флотоводец вынужден будет принимать решение не «До», а «В Момент» падения снарядов на палубы, и тут уже арифметика: за 2 минуты осознания, распоряжения и исполнения маневра поворота 6 русских броненосцев и квази-броненосцев выпустят 6 12-дюймовых, 33 10-дюймовых, 6 9-дюймовых, 18 8-дюймовых, 78 6-дюймовых снарядов; а всего 138 выстрелов.

В начале боя, когда нахальные японские легкие крейсера подлетели к русской колонне на 42–45 кабельтовых, 3-й отряд «шугнул» их залпом 10-дюймовок; при этом участник боя В. Костенко отметил, что залп лег очень хорошо и только большое рассеивание снарядов расстрелянными пушками 3-го отряда, положившими залп поперек корпусов узких крейсеров, спасло их от катастрофы – теперь же выстрелы лягут на «впечатанную» продольную цель.

Считая обычными для таких условий 25–33 % попаданий (в английском флоте на призовой стрельбе добивались 68 % по значительно меньшей цели), можно полагать, что «Миказа» за 120 секунд получит 2 12-дюймовых, 8—11 10-дюймовых, 1–2 9-дюймовых, 5–6 8-дюймовых и 22–26 6-дюймовых снарядов; а всего 40–45, при этом преимущественно в нос, т. е. разрушения будут все далее проникать вглубь корабля – снаряд открывать дорогу снаряду, не размазываясь по отдельным плитам корпуса, а умножая разрушения, возводя их в геометрические степени, когда уже и 6-дюймовые гранаты будут влетать за разбитую тяжелую броню, как-то случилось с «Ослябей», потопленным исключительно 6 и 8-дюймовыми фугасными снарядами, на других кораблях бессильными даже против 76-мм брони.

– Но и отворот «Миказы» влево-последовательно, сохраняющий возможность продолжения избиения 1-го русского отряда идущими к повороту кораблями японской колонны, не снимает губительности русского маневра – в положение «Миказы» будут последовательно попадать остальные броненосцы японского строя, получая, считая скорострельность 8, 9 и 10-дюймового орудия 1 выстрел в 40 сек, а старого 12-дюймового 1 выстрел в 4 минуты 0,5 попаданий 12-дюймового снаряда, от 3 до 7 10-дюймовых, 4–6 8—9-дюймовых, 10–12 6-дюймовых, в совокупности 17–25 и все это на нос, башню, командирскую рубку. Кстати, в бою реализуется удивительное преимущество старых броненосцев с гидравлической системой наводки орудий – в отличие от новейших с электроприводом они могут стрелять порознь пушками башен, на них это действительно «двух-орудийная конструкция», а не «двух-ствольная пушка» новых кораблей, допускающая только залповый огонь, в противном случае происходит разворот башни… Поэтому 6 старых 12-дюймовок «Николая» и «Наварина» могут поклевывать противника 1 выстрелом в 30 секунд, а не тянуть 2-х орудийную 80-секундную канитель; при том, что старые снаряды, не «модернизированные» новыми умниками невской водичкой – взрываются нормально.

– Угроза охвата 3-го отряда «справа» легко парируется по-воротом на встречно-параллельный противоход; это движение примет особенно губительный вид, если русский командующий одновременно перестроит строй своих кораблей «пеленгом вправо» и на скорости смещения 26–28 узлов будет единым целеуказанием вышибать нестойкие японские броненосные крейсера, замыкающие колонну Того, для которых уже 1–2 попадания 10–12 дюймового калибра становится предельно опасно – здесь же накрытие 17-ю с вероятностью получить до 6 в корпус, сразу превратившись в выпотрошенное железо. 3-й отряд, единственный в эскадре, к этому роду действий был готов, как по сплаванности экипажей, так и по проведенным в 3-х месячном походе учениям в «эскадренной стрельбе».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.