Михаил Богданович Барклай-де-Толли. «Болтай, да и Только», или Белая ворона среди братьев по оружию

Михаил Богданович Барклай-де-Толли. «Болтай, да и Только», или Белая ворона среди братьев по оружию

Выдающийся российский полководец Михаил Богданович Барклай-де-Толли при жизни незаслуженно подвергался нападкам и оскорблениям со стороны братьев по оружию – в армейской касте его не любили, но в выигрыше Отечественной войны 1812 г. его заслуга очень велика. Недаром один из главных недоброжелателей Барклая – князь Петр Иванович Багратион, уже раненный на Бородинском поле, просил передать де-Толли всего два слова: «спасибо» и «виноват». «Спасибо» —за стойкость соседней 1-й армии в сражении. «Виноват» – за все неласковое и несправедливое, что раньше говорил о военном министре.

Михаил Богданович (Михаэль Андреас) родился 13 либо 16 декабря 1757 или 1761 г. на мызе Памушис в Лифляндии в обедневшей остзейской семье де Толли, являющейся ответвлением шотландского рода Беркли оф Толли, известного с XI в. Предки нашего героя были сторонниками свергнутого английского короля Карла I и после подавления Кромвелем восстания в Шотландии покинули родину. Питер Барклай де Толли переселился в мекленбургский Росток, а его сын – Иоганн Стефан в 1664 г. оказался уже в Риге.

Его сыновья стали офицерами шведской армии. Старший, Вильгельм – дед Михаила Богдановича, занимал один из высоких постов в городском магистрате Риги. Когда Рига после завоеваний Петра I в Прибалтике была присоединена к России, Барклаи перешли на русскую военную службу. Это стало их призванием.

Отец будущего полководца, Вейнгольд Готард Барклай де Толли (от его второго имени Готард – «Богом данный» – произошло славянское отчество героя), оставался всю жизнь беден, вышел в отставку поручиком российской армии, получив дворянское достоинство. Мать – Маргарита Елизавета фон Смиттен была дочерью местного священника, по другим источникам, происходила из семьи лифляндских помещиков.

В 1760 г. семья Барклая переехала на маленькую глухую мызу Памушис (ныне поселок Памушис в Шяуляйском уезде Литвы). Мыза располагалась в краю Земгала в герцогстве Курляндском, немецкое дворянство которого издавна служило в России, но формально числилось подданными Речи Посполитой. Только в 1795 г. Курляндия окончательно вошла в состав империи. Именно это поместье принято считать местом рождения будущего фельдмаршала.

Дж. Доу. Портрет М. Б. Барклая-де-Толли. 1829 г.

Между прочим, есть сведения, что Барклай-де-Толли родился в имении Луде Гросхоф под Валкой (городом, ныне поделенным между Латвией и Эстонией). Сам же Михаил Богданович писал, что родился в Риге.

С трех лет Михаил воспитывался в Петербурге в доме дяди по матери бригадира Е. В. фон Вермелена, участника Семилетней войны, служившего у знаменитых генерал-фельдмаршалов П. С. Салтыкова и П. А. Румянцева. Тот относился к Барклаю как к приемному сыну, не жалел денег, нанял не по годам серьезному и усидчивому племяннику хороших учителей, сам много занимался с ним языками (русским, французским, немецким) и математикой. Именно от Вермелена Михаил перенял выдающееся трудолюбие, невероятную дисциплинированность и, конечно же, феноменальную стойкость в жизненных неурядицах.

Еще ребенком, в 1767 г., Барклай, подобно многим дворянам той поры, был зачислен на военную службу капралом в Новотроицкий кирасирский полк, которым командовал его дядя. Действительную службу Михаил начал через два года вахмистром Псковского карабинерного полка, который с 1776 г. квартировал в Прибалтике.

Через пару лет Барклая произвели в корнеты, потом в подпоручики, но первый офицерский чин – поручика – он получил только в 1786 г. Незнатное происхождение Барклая сказалось на его продвижении по службе, ему понадобилось более 20 лет, чтобы достигнуть чина полковника. Медленный рост в чинах Михаил Богданович старался компенсировать постоянным самообразованием. В 1786 г. он был переведен в Финляндский егерский корпус. Егеря в ту пору считались элитой, и отбор в них был крайне жесток – требовались только проворные и сметливые.

В 1788 г. Барклай был назначен адъютантом к генерал-поручику принцу Виктору Амадею Ангальт-Бернбургскому в чине капитана. Участвовал во Второй Русско-турецкой войне 1787—1791 гг., боевое крещение получил при штурме Очакова, показав «примерное мужество и хладнокровие». Тогда Михаил одним из первых ворвался в Стамбульские ворота крепости, за что был удостоен ордена Св. Владимира 4-й степени и очень престижного золотого Очаковского креста на георгиевской ленте. В 1789 г. секунд-майор Барклай-де-Толли состоял в отряде уже знаменитого казачьего полковника М. И. Платова, отличился в бою под Каушанами, при взятии Аккермана и Бендер.

На войне со шведами в 1788—1790-х гг. в условиях труднопроходимых финляндских топей Барклай проявил себя как способный самостоятельный командир. Судьба распорядилась так, что во время атаки на укрепленную деревню Керникоски, расположенную под Выборгом, был смертельно ранен (пушечным ядром ему оторвало обе ноги) благодетель Барклая принц Ангальт-Бернбургский. Умирая, он поручил Михаилу Богдановичу руководство войсками и подарил свою роскошную шпагу, с которой Барклай никогда не расставался. С нею он въехал в покоренный Париж; с нею же был похоронен. Войну со шведами Барклай закончил уже премьер-майором в Тобольском пехотном полку.

В 1791 г. Барклая перевели в Санкт-Петербургский гренадерский полк. На войне с польскими повстанцами Т. Костюшко в 1794 г. молодой командир показывает себя мастером маневра, отличился при взятии Вильны (ныне Вильнюс), при разгроме поляков у Гродно и при суворовском штурме предместья Варшавы – Праги. За что был награжден Георгием 4-й степени и произведен в подполковники.

Между прочим, Михаил Богданович отличался неприхотливостью в быту, в походе спал под открытым небом и мог обедать на барабане. Вместе с тем в силу своего характера и происхождения был холодноват в общении с подчиненными, чопорен и, как позже очень точно подметил генерал А. П. Ермолов, «лишен дара объяснения».

Вскоре Барклай женился на своей кузине лютеранке Агнете Хелене Элеоноре (Елене Ивановне) фон Смиттен. В приданое она принесла ему небольшое поместье Бекгоф в Лифляндии. Они проживут душа в душу 26 лет, большинство из которых Михаил Богданович проведет в походах и сражениях. Своих детей у них не было, и супруги воспитывали приемную дочь Каролину.

Примечательно, что уже в эти годы сложился полководческий характер Барклая-де-Толли, четко оформились его нравственные и профессиональные приоритеты. Выходец из бедной семьи, он всего и всегда добивается своими способностями, упорным трудом и добросовестной службой. Все свободное время Михаил Богданович отдавал чтению книг по военной истории и занятиям наукой.

После войны с Польшей Барклай стал командиром 1-го батальона Эстляндского егерского корпуса. При воцарении Павла I батальон был развернут в полноценный полк, а Барклай оказался полковником. Его подчиненные блестяще зарекомендовали себя в войне со Швецией в 1808– 1809 гг. Но еще раньше, в 1799 г., Барклай был назначен шефом полка с чином генерал-майора. Видевший Барклая в деле генерал-фельдмаршал Н. В. Репнин, человек скупой на похвалу, дал ему блестящую характеристику: «Меня уже не будет на свете, но пусть вспомнят мои слова: этот офицер много обещает и очень далеко пойдет». Соперник А. В. Суворова Репнин оказался прав.

Между прочим, среди героев 1812 г. Барклай обладал уникальным наградным листом. Только он и М. И. Кутузов были в ту пору полными георгиевскими кавалерами (имели все четыре степени). 1-я степень (1813 г.) – «За поражение французов в сражении при Кульме»; 2-я степень, Большой крест (1812 г.) – «За участие в сражении при Бородине»; 3-я степень (1807 г.) – «В воздаяние отличной храбрости и мужества, оказанных в сражении против французских войск при Пултуске»; 4-я степень (1794 г.) – «За отличную храбрость, оказанную против польских мятежников при овладении укреплениями и самим городом Вильною». Кроме того, его парадный мундир украшали еще два десятка российских и иностранных наград: Св. Андрея Первозванного (1813 г.), Св. Владимира 4-й степени (1788 г.), 2-й степени (1807 г.), 1-й степени (1811 г.), Св. Александра Невского (1809 г.) и с алмазами (1813 г.), Св. Анны 1-й степени (1807 г.),

Золотой крест за взятие Очакова (1788 г.), Золотой крест за Прейсиш-Эйслау (1807 г.), медаль за взятие Парижа (1814 г.), прусский орден Красного орла (1807 г.), прусский орден Черного Орла (1813 г.), австрийский Военный орден Марии Терезии командор (1813 г.), шведский Военный орден Меча 1-й степени (1814 г.), французские ордена Почётного легиона 1-й степени (1815 г.) и Св. Людовика (1816 г.), нидерландский Военный орден Вильгельма 1-й степени (1815 г.), саксонский Военный орден Св. Генриха 1-й степени (1815 г.), английский орден Бани Большого креста 1-й степени (1815 г.). А также английская шпага с алмазами (1816 г.) и золотая шпага с алмазами и лаврами с надписью «за 20 января 1814 г. – Ла-Ротьер» (1814 г.)

В войне 1805 года с Наполеоном Барклаю участвовать не довелось: войска Л. Л. Беннигсена, в которых он находился, шедшие на соединение с М. И. Кутузовым, уже на марше настигло известие о разгроме союзников под Аустерлицем. Пришлось возвращаться на зимние квартиры. Зато в Польской кампании 1806—1807 гг. Барклай командовал дивизией в армии все того же Беннигсена. Михаил Богданович отличился в сражении под Пултуском в декабре 1806 г., где руководил передовым отрядом из пяти полков (три егерских, Тенгинский мушкетерский и Польский конный). Затем при Янкове (Ионкендорфе), Ландсберге и Гоффе, он, будучи в арьергарде, проявил бесстрашие и хладнокровие. Под Ландсбергом Барклай потерял половину солдат: отступавший с барабанным боем последним Костромской пехотный полк почти полностью полег, вырубленный свежей кирасирской дивизией французов. И все же Барклай выдержал напор почти всей французской армии, ведомой самим Бонапартом, дав возможность Беннигсену собрать силы на позиции под Прейсиш-Эйлау (ныне город Багратионовск Калининградской области). Пока Беннигсен устраивался на выбранной позиции, расставлял батареи, обескровленные полки Барклая стояли до последнего на окраине Прейсиш-Эйлау, отбивая атаки корпуса французского маршала Сульта. Сам Барклай постоянно находился в огне, получил тяжелое ранение в правую руку, но продолжал командовать, пока не потерял сознание и его не вынесли с поля боя под огнем противника.

Кстати, уже в Тильзите Бонапарт поинтересовался у Александра I, кто же это целый день сдерживал его солдат у польской деревушки Гофф, и получил исчерпывающе лаконичный ответ: «Генерал Барклай-де-Толли… » Позднее Наполеон вспомнил это имя.

Именно в тех «пред-прейсиш-эйлауских» боях проявилась еще одна весьма примечательная полководческая черта Барклая – готовность к самопожертвованию.

Но геройство под Прейсиш-Эйлау далось Барклаю дорого. Более года он лечился: врачи вынули около 40 обломков раздробленной кости. В Мемеле (ныне

Клайпеда) тяжелобольного Барклая посетил Александр I, который поручил лечение генерала своему придворному врачу англичанину Я. В. Виллие. Пользуясь случаем, Михаил Богданович дельно изложил государю свое видение будущей войны с Наполеоном. Барклай советовал придать ей изматывающий характер и вынуждать противника, продвигаясь в глубь России, оставлять в качестве гарнизонов значительные силы, что неизбежно уменьшит армию захватчика. Идеи Барклая показались императору обоснованными, и он решил взять их за основу будущего плана военных действий. Если верить мемуарам главного интенданта французской армии графа Матье Дюма, Наполеону докладывали о намерении русского командования дать ему «вторую Полтаву» на… берегах Волги, а то и много далее. Да и сам Бонапарт, уже будучи на острове Святой Елены признавал, что его предупреждали о коварстве «московитов».

Но вот Барклай снова в строю и принимает участие в Русско-шведской войне 1808—1809 гг. в качестве командира 6-й пехотной дивизии. Во главе корпуса ему было поручено совершить переход по льду Ботнического залива, через пролив Кваркен. Войска Барклая за двое суток преодолели около 100 верст пути по ледяным торосам и глубокому снегу, опрокинули неприятеля при первой встрече и 10 марта 1809 г. заняли город Умео. Это заставило шведов вступить в переговоры и отдать Финляндию. «Ледяная экспедиция к берегам Швеции, – писал Барклай в Петербург, – по трудности только русскому человеку под силу». Этот поход войск Барклая-де-Толли и двух других русских корпусов через морские льды, решивший исход войны, ставят в один ряд с переходом Суворова через Альпы.

А. В. Висковатов. Унтер-офицер и обер-офицер конной артиллерии. 1812—1813 гг. Литография.

Михаил Богданович был произведен в полные генералы от инфантерии и в мае назначен главнокомандующим Финляндской армией, а также генерал-губернатором получившей конституцию Финляндии. Близость губернии к Петербургу способствовала тому, что кропотливая работа Барклая оказалась на виду. Императору Александру нравился дельный, немногословный генерал, ив 1810 г. Барклай сменил на посту военного министра графа А. А. Аракчеева, стал сенатором, его супруга получила орден Св. Екатерины, что позволило ей бывать при дворе. Это значило, что Барклай вошел в ближний круг императора.

Кстати, в 1809 г. в русской армии насчитывался 61 генерал-лейтенант. В этом списке Барклай-де-Толли занимал 47-е место по старшинству производства. Когда государь пожаловал его в генералы от инфантерии, обойденными оказались 46 человек. Военная каста, крайне ревниво относившаяся к продвижению товарищей по службе, не забыла Барклаю этого взлета. Многие сочли себя незаслуженно обойденными, а некоторые даже в знак протеста подали прошение об отставке…

Видя свою главную задачу в подготовке к войне с Наполеоном, новый министр провел большую работу по усилению армии: была проведена реорганизация министерства; образованы штабы корпусов и дивизий; разработано ив 1812 г. введено «Учреждение для управления Большой действующей армией», в котором определялись права и обязанности высших начальников и штат полевого штаба; введен новый устав о пехотной службе, корпусная организация войск; усовершенствована боевая подготовка и довольствие войск, построены новые крепости; созданы инженерные войска; реформирована артиллерия; организована военная разведка, в том числе «военные агентства» за границей; заготовлены полугодовые продовольственные запасы (крупы, мука и овес) на 250-тысячную армию; пополнены арсеналы; учреждены парки со снарядами и, наконец, проведено увеличение численности армии. Каждый корпус теперь состоял из трех родов войск: пехоты, кавалерии и артиллерии. Это давало возможность решать любую боевую задачу. Все эти меры существенно повысили боеспособность русских войск перед Отечественной войной 1812 года. Однако отнюдь не все новое, что Барклай пытался внедрить в армии, претворялось в жизнь: реальная действительность вносила серьезные коррективы.

Кстати, одним из недостатков Барклая было неумение да и нежелание доверять подчиненным и передоверять им то, что он мог сделать сам. Поэтому он нередко перегружал себя множеством мелочей в ущерб главному делу и своему здоровью.

В отношениях с Барклаем сказалось стремление Александра I полагаться только на людей, обязанных всем лично ему, а потому безусловно преданных. Выделив нового министра среди остального генералитета, император донельзя осложнил его отношения с братьями по оружию. Придворная среда тоже считала Михаила Богдановича чужаком, человеком без связей и покровителей, выдвиженцем государя. Сравнительно быстрая карьера вызывала раздражение и зависть.

Барклай ясно предвидел, что очередная война с Наполеоном будет «ужаснейшая по намерениям, единственная по роду своему и важнейшая по последствиям», но ради осторожности не считал возможным «предварить публику о критическом положении отечества» и предпочел переносить оскорбления и нападки, «спокойно ожидая оправданий от самых последствий». Силы Наполеона были так велики, что не представлялось возможным вести даже простую оборонительную войну. Следовало придумать нечто совершенно экстраординарное. Основные идеи своего плана Барклай изложил царю в специальной записке, где в качестве основной тыловой базы указывал Москву – «главное хранилище, из которого истекают действительные к войне способы и силы». Де-Толли предлагал отступать и «завлекши неприятеля в недра самого отечества, заставить его ценою крови приобретать каждый шаг, каждое средство к подкреплению и даже к существованию своему, а наконец истощив силы его с меньшим, сколько возможно, пролитием своей крови, нанести ему удар решительнейший».

Ф. А. Рубо. Бородинская битва. Фрагмент. 1912 г.

С марта 1812 г. Барклай командовал размещенной на границе Российской империи в Литве 1-й Западной армией. Под его началом были боевые генералы: П. X. Витгенштейн, К. Ф. Багговут, Н. А. и А. А. Тучковы, Д. С. Дохтуров, Ф. П. Уваров, донской атаман М. И. Платов – будущие герои Отечественной войны. Именно под рукой у Барклая оказалась гвардия во главе с цесаревичем Константином Павловичем – ярым сторонником наступательной войны. Министерство временно передали в руки генерал-лейтенанта князя Алекс. И. Горчакова 1-го.

Кстати, находясь в приграничье, Барклай-де-Толли направил из Вильны Александру I предложение перейти Неман и начать на чужой территории наступления против еще не полностью сосредоточившегося врага. Но император ответил: «Если наши войска сделают шаг за границу, то война неизбежна». Он все еще надеялся избежать роковой развязки.

После перехода французских войск через Неман Барклай и командовавший 2-й Западной армией Багратион поодиночке начали отступление на восток, тем самым сразу нарушив планы противника, надеявшегося быстро окружить русскую армию и разбить ее в одном сражении. Правда, между командующими далеко не все было гладко. Багратион, имевший старшинство в чине (он раньше Барклая-де-Толли стал генералом) считал, что не обязан безоговорочно выполнять распоряжения соседа. К тому же последний так и не был официально возведен в должность главнокомандующего.

Александр I сам желал играть первую роль в армии. Однако фиаско под Аустерлицем, когда ему пришлось со слезами на глазах наблюдать, как русскую армию, состоявшую из непобедимых суворовских солдат, разбили наголову, научило императора осторожности. Тогда он сказал о Наполеоне: «Мы все словно младенцы в руках этого гиганта!» Теперь этот враг пришел в Россию, и было бы крайне недальновидно принимать всю ответственность за отступление на себя. Поэтому государь не решился взять на себя бремя главнокомандующего. Александр I предпочел не внять совету военного министра об острой необходимости назначить главнокомандующего. Конфиденциально и в устной форме он сказал недоумевающему Барклаю, что именно ему предстоит отдавать все распоряжения. Отсутствие официального «первого лица» привело ко многим сложностям для Барклая. Но как военный министр от имени императора он имел право давать распоряжения 2-й Западной армии Багратиона.

По настоятельному совету доверенных лиц – А. А. Аракчеева, А. Д. Балашова и А. С. Шишкова – император собрался уехать из армии, уже стоявшей в Дриссе. Как он потом писал любимой сестре Екатерине Павловне, «я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред, снимая с генералов всякую ответственность, что я не внушаю войскам никакого доверия». По словам Александра, он хотел бы вернуться в армию, если бы не Кутузов: «Я отказался от этого намерения лишь после этого назначения, отчасти по воспоминанию, что произошло при Аустерлице из-за лживого характера Кутузова».

Путь государя лежал в Смоленск, а далее в Москву и оттуда в Петербург. Как бы мимоходом, он бросил военному министру ставшие позднее знаменитыми слова: «Поручаю вам свою армию. Не забудьте, что второй у меня нет». На самом деле существовали еще три: багратионовская, тормасовская и чичаговская. Однако они были гораздо меньше барклаевской. Секретарь Государственного совета А. С. Шишков писал: «Государь говорит о Барклае как бы о главном распорядителе войск, а Барклай отзывается, что он только исполнитель его повелений». Последнее было правдой, Александр I продолжал вмешиваться в распоряжения Барклая, отдавал множество приказов через его голову, и эти приказы часто противоречили намерениям самого Михаила Богдановича.

Ситуация обострялась интригами многочисленных недоброжелателей Барклая, требовавших немедленных наступательных действий. Их целью было скорейшее окружение французских войск в Пруссии и герцогстве Варшавском, а затем наступление через Германию на Францию. Но поскольку Наполеон уже вторгся в Россию, то о подобных действиях уже не могло быть речи. И все же порывистый Багратион предлагал выйти в тыл французской армии, чтобы сделать отвлекающий маневр и тем самым либо остановить продвижение французов, либо заставить их воевать на два фронта. Так или иначе, но Барклай проявил столь присущую ему твердость характера и не позволил горячим головам взять верх в армии.

Кстати, покидая армию, император попросил Аракчеева «вновь вступить в управление военными делами». При действующем и не смещенном военном министре такой шаг породил новый виток трений между Барклаем и ревнивым Аракчеевым. Аракчеев почувствовал свою силу. «С оного числа, – писал он позднее, – вся французская война шла через мои руки: все тайные повеления, донесения и собственноручные повеления государя императора».

Трезво оценивая ситуацию, Барклай продолжал отход, уничтожая все, что не могло быть вывезено. На пути к Витебску он обошелся без отставших, больных, потерь пушек, телег и повозок с припасами. В какой-то момент ему показалось, что позиция под Витебском весьма удобна для сражения, и он даже написал императору: «Я здесь взял позицию и решился дать Наполеону генеральное сражение». Но затем обстоятельства сложились так, что Барклай прозрел и передумал. Витебск располагался севернее главного направления на Смоленск: враг мог обойти Барклая и по Смоленскому тракту устремиться к Москве. С неприятелем (войсками Мюрата и принца Евгения Богарне) сражался под Островной лишь корпус генерала Остермана-Толстого. Тем временем главные силы Барклая продолжили отход на восток. Отступление сопровождалось заградительными боями, которые сильно изматывали противника. Командующий поставил своей целью объединить разбросанные вдоль границы армии, чтобы не дать Наполеону разбить их поодиночке.

Неизвестный художник французской школы. Портрет императора Александра I. Начало XIX в.

Более того, Барклаю удалось уклониться от самоубийственного плана прусского военного советника при императоре – Карла Людвига Августа фон Фуля – заставить русскую армию обороняться в Дрисском лагере. Этот немецкий полковник, оказавшийся в России после разгрома Пруссии в 1806 г. и тут же назначенный генералом, был копией печально известного Франца фон Вейротера, заигравшегося в оловянные солдатки с Наполеоном под Аустерлицем. После провала прусского блицкрига кабинетный гений насмешливо заявил, снимая шляпу: «Прощай, прусская монархия», – и устремился на восток, к единственному правителю, который еще мог противостоять Бонапарту. И вот теперь, когда время пришло, он предложил для прикрытия петербургского направления занять оборону в укрепленном громадном лагере под Дриссой. Предполагалось, что в нем армия Барклая может успешно отсидеться, ожидая момента, когда войска Багратиона ударят наступающим французам во фланг и тыл. Фуль давно погряз в умозрительных, оторванных от жизни размышлениях. За образец он взял укрепленный лагерь Фридриха II Великого под Бунцлау времен Семилетней войны. Но под Дриссой не было такой же мощной крепости. А ведь лишь в сочетании с крепостными сооружениями, цитаделью, мощной артиллерией и продовольственными складами лагерь такого рода позволял полевой армии пересидеть нападения любого противника и даже совершать против него эффективные выпады. Но поскольку Багратион с его силами находился слишком далеко от лагеря, а Наполеон уже предпринял раздельное преследование обеих русских армий, то подобный план становился бесполезным. К тому же непригодность лагеря для обороны была очевидна любому здравомыслящему военному: противник мог обойти его, окружить и принудить русских к капитуляции. Спешно созванный военный совет из 17 генералов выступил категорически против обороны в Дрисском лагере и… Фуля. Ввиду массового наступления врага на широком фронте и серьезного численного превосходства было решено продолжить отступление.

Обе армии стремились соединиться как можно скорее. Неприятель всячески пытался этого не допустить. Но ввиду недостатка продуктов питания наполеоновские солдаты принялись грабить местное население. Когда мука и мясо все же оказывались под рукой, полковые пекарни и кухни не успевали готовить еду для такого огромного количества солдат. Из-за голода началось мародерство и дезертирство. Никакие суровые приказы (вплоть до расстрелов на месте), последовавшие уже на восьмой день после перехода Немана, не могли прекратить этот процесс. Вюртембергскую бригаду пришлось даже расформировать! Вынужденная задержка в

Витебске на две недели дорого стоила Наполеону. Военные аналитики (в частности, барон Жомини, состоявший тогда при штабе маршала Нея) не без оснований полагали, что если бы не этот простой, то Бонапарт успел бы первым оказаться у Минска, отрезать Багратиона от Барклая, уничтожить его и ход всей кампании развивался бы иначе. Впрочем, история, как известно, не имеет сослагательного наклонения, и далее случилось то, что случилось! А ведь в Витебске Наполеон даже объявил Русскую кампанию законченной. «Здесь я остановлюсь, – обрадовал он своих маршалов, – осмотрюсь, соберу армию, дам ей отдохнуть и устрою Польшу. Две большие реки очертят нашу позицию; построим блокгаузы, скрестим линии наших огней, составим каре с артиллерией, построим бараки и провиантские магазины, в 13-м будем в Москве, в 14-м – в Петербурге. Война с Россией – трехлетняя война!» Но все это осталось лишь на словах…

Арьергардные бои русской армии велись удивительным для французов способом. Ночью войска отводились на заранее выбранную позицию. Центр ее обычно удерживала пехота, а фланги, если они не были достаточно прикрыты каким-либо естественным препятствием, защищала регулярная кавалерия с казаками. Утром французы бросались в атаку на тот рубеж, который не могли взять вчера, и не находили там никого. Тогда шедшая в авангарде Великой армии и прокладывавшая ей дорогу 28-тысячная конница Мюрата стремительно пускалась в погоню, пока не попадала под картечный залп, выпущенный прямой наводкой замаскированной на дороге русской конной артиллерией. Завязывалась жаркая схватка. Французские кавалеристы отступали, поджидая пехоту. Тем временем половина русской конной артиллерии отходила на новую позицию, где быстро окапывалась и маскировалась. Причем батареи ставили с таким расчетом, чтобы они могли действовать перекрестным огнем. Когда после залпа оставшейся артиллерии неприятель снова откатывался назад, она спешно снималась и быстро отходила. Дождавшись подкрепления, французы вновь атаковали. Начинался ожесточенный бой, во время которого некоторые части русских постепенно выходили из столкновения и отступали, преследуемые оторвавшейся от своих французской кавалерией. И так повторялось за день несколько раз, пока вечером арьергард не останавливался накрепко, давая понять врагу, что на сегодня все закончено – отступления больше не будет. Под покровом темноты русские спокойно уходили на восток.

Порой арьергардные бои по численности участников и пушек равнялись генеральным битвам XVIII в. Наполеон и его маршалы принимали подобные стычки, прикрывавшие отход основных сил, за начало генерального сражения. Таким образом, с первых дней замыслы французов оказались нарушенными и им пришлось действовать по плану, навязанному русским командованием.

1-я армия вела оборонительные бои (Ошмяны, Козяны, Кочергишки, Островно, Какувячине, Лучесе) с превосходящими силами врага и упорно шла на соединение со 2-й армией. Пока Наполеон терял время в Витебске, Барклай сумел оторваться от преследования. Избежав больших потерь, его войска в конце июля – начале августа соединились в Смоленске с армией Багратиона, сорвав планы Наполеона разбить русские силы порознь.

Вопреки ожиданиям Багратиона Михаил Богданович принял решение отступать дальше, к Москве. Хотя к Смоленску подошла половина Великой армии, около 180 тыс. человек, но у русских было порядка 120 тыс. (77 тыс. у Барклая и 43 тыс. у Багратиона). Взвесив все «за» и «против», Барклай на военном совете в присутствии цесаревича Константина Павловича отдал приказ продолжать отступление: «Император, вверив мне в Полоцке армию, сказал, что у него нет другой… Я должен действовать с величайшей осторожностью и всеми способами стараться избежать ее поражения». Лишь часть войск Барклая осталась под Смоленском прикрывать отход остальной армии. Дохтуров, Коновницын и принц Евгений Вюртембергский сделали все возможное, чтобы армия успешно отошла. И это при том, что Барклай слишком долго топтался под Рудней, выбирая, что ему предпринять и по какой дороге двигаться дальше. Он переходил с одного тракта на другой, и, если бы не самоотверженность командиров среднего звена, еще неизвестно, как события развивались бы дальше. Павел Алексеевич Тучков (Тучков 3-й), например, получил предельно суровый приказ Барклая: «Если вы вернетесь живым, я прикажу вас расстрелять!»

Ожесточенные боевые действия разворачивались в разных местах близ нескольких селений: при Лубине, при Валутиной Горе, при Гедеоновке и при Заболотье. Наполеоновский генерал Жюно замешкался с вводом в бой своего корпуса, и Тучков выполнил свой солдатский долг: основные силы русских успели выйти на столбовую дорогу, ведущую к Москве, оторвавшись от неприятеля на один-два дневных перехода.

Между прочим, по мнению генерала А. П. Ермолова, если бы русские оставили перекресток у Лубина прежде, чем войска 1-й армии успели выскочить из лесистого ущелья, то ситуация могла бы принять безвыходный характер. Позднее сам Барклай признавался Беннигсену, что «из ста подобных дел можно выиграть только одно». Судьба хранила Михаила Богдановича.

От Смоленска, первого русского города, сожженного почти полностью, армия, потерявшая в сражении почти 12 тыс. человек, все отступала и отступала на восток, сжигая села и города. Французам не оставляли даже жилья.

Кстати, именно Барклай выступил инициатором создания первых партизанских отрядов. Еще на Смоленщине он приказал генерал-майору Ф. Ф. Винцингероде сформировать летучий отряд для действий на коммуникациях и в тылах врага.

Французы продолжали наседать, постоянно вися у русской армии на хвосте и вынуждая ее принять генеральное сражение. Барклай понимал, что рано или поздно ему придется пойти на это, поскольку роптали и генералитет, и армия. Даже император молча ожидал неизбежного. Не считаться с подобными настроениями было нельзя! Профессионал высочайшего уровня и к тому же ответственейший человек, Барклай стал искать максимально удобную позицию.

Следовало подобрать место, имевшее ряд изначальных выгод и преимуществ – прежде всего, надежно защищенные фланги. Встав на позицию, надо было так ее укрепить, чтобы затруднить противнику наступление. Кроме того, надлежало оставить возможность к отступлению. Все время отступления от западных границ русская армия искала такую позицию. Но равнинный ландшафт страны и стремительность отхода не позволяли найти удобного места. Так войскам пришлось ретироваться до самой Москвы.

Барклай поручил найти подходящую позицию главному квартирмейстеру, полковнику Главного штаба Карлу Федоровичу Толю. Начиная от Смоленска, тот с ног сбился, вымотал своих подчиненных, но с огромным трудом «наскреб» лишь несколько более или менее стоящих мест в открытом поле.

Позиция под Андреевкой (Усвятьем) не устроила Багратиона. Предложенная уже им самим позиция под Дорогобужем «не глянулась» Барклаю. Она была растянута по фронту, и перед ней оказывались незанятыми высоты, на которых противник мог поставить батареи. В тылу были поля с рытвинами, что затрудняло действия кавалерии. К тому же основные силы Багратиона стояли в восьми верстах от поля сражения. Барклай решил отступать далее. Его армия прошла присмотренные позиции не только при деревне Андреевке и под Дорогобужем, но и при деревне Умолье, под Вязьмой и возле села Федоровка. Барклай надеялся на более выгодную – у Царева Займища, но вышло не так, как он хотел.

После сдачи Смоленска положение Барклая-де-Толли, который так и не дал Наполеону уничтожить русскую армию, но свой авторитет в армейской среде утратил окончательно, стало критическим. Его замысел заманить грозного врага за можай остался непонятым большинством современников. Психологически ни русское общество, ни тем более армия не были готовы к отступлению, воспринимавшемуся тем болезненнее, что ни Аустерлиц, ни Фридланд не были забыты. Эмоции захлестывали разум. Казачий атаман Платов после сдачи Смоленска явился к Барклаю в простом плаще, заявив, что никогда больше не наденет русского мундира, «так как это стало позорным». А несдержанный Багратион написал императору, что Барклай «ведет гостя прямо в Москву»! И действительно, до Москвы оставалось только 200 верст, на которых не было ни одного крупного опорного пункта. Стратегия военного министра оказалась понятной единицам, да те предпочитали помалкивать, уступая общим настроениям. Настроения армии того времени позднее ярко отобразил великий русский поэт Лермонтов, передав их словами ветерана:

«Мы долго молча отступали,

Досадно было, боя ждали… »

Недовольство в русской армии росло не по дням, а по часам. Все чаще говорили об умышленном отступлении и об измене Барклая: простые солдаты по-своему относились к командующему, они называли его «болтай, да и только». Как-то подъехав к солдатскому бивуаку, на дежурный вопрос: «Хороша ли каша?» Барклай получил дерзкий ответ: «Хороша, да не за что нас кормят». Дальше – больше: проезжая мимо одного из полков, он услышал себе вдогонку солдатское: «Смотрите! Смотрите! Вот едет изменщик!», затем последовала нецензурная брань. Среди генералитета все громче звучали голоса, требовавшие немедленной смены командующего. Ходили слухи, что якобы начальник артиллерии генерал А. И. Кутайсов от имени ряда энергично настроенных военачальников решился просить Барклая прекратить отступать. Барклай хладнокровно парировал дерзость низшего по чину и должности: «Пусть всякий делает свое дело, а я сделаю свое!» Великий князь Константин Павлович на пару с Беннигсеном интриговал против Барклая, открыто обвиняя его в измене. «Не русская кровь течет в том, кто нами командует. А мы, и больно, должны слушать его», – восклицал он якобы перед толпой жителей Смоленска, когда армия покидала город. В сопровождении Беннигсена, Римского-Корсакова, Армфельда, принца Александра Вюртембергского, Тучкова 1-го и Ермолова цесаревич как командир гвардейского корпуса 1-й армии неожиданно пришел к Барклаю и грубо заорал, что у «немца, изменника и подлеца, продающего Россию, больше под командой он состоять не будет и со всеми своими гвардейцами переходит под начало Багратиона». Последовала нецензурная брань, и присутствовавшие пожалели, что оказались ее свидетелями. Сам Барклай все молча выслушал и через два часа после происшествия предписал великому князю, своему подчиненному, немедленно сдать корпус и отправиться со срочным пакетом в Петербург к императору. Константину Павловичу, который совсем недавно похвалялся перед своей свитой, как он «ловко “немца” отделал», пришлось отбыть на рандеву к Александру I.

В памяти у офицерства еще живы были трагические примеры «немцев» Буксгевдена под Аустерлицем и Беннигсена под Фридландом. И хотя Барклай в отличие от этих «немцев» не был наемником, а родился в России и начал службу в ее армии с нижних чинов, но в его ближайшем окружении оказалось большое количество иностранцев, что само по себе наводило на мысль об измене.

Ф. А. Рубо. Бородинская битва. Фрагмент. 1912 г.

В обществе тоже говорили об «измене» Барклая. Одна петербургская дама, лично с командующим не знакомая, писала о нем: «О разуме его, о свойствах, о благородных чувствах, о возвышении духа никто не слыхивал, а ему вверен жребий России». Другой современник в частном письме заявлял еще резче: «Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены».

В армии сначала шептались, а затем заговорили вслух о захваченном в экипаже французского кавалерийского генерала Себастьяни неком документе, в котором поденно указывались все передвижения русских корпусов. Якобы пришлось удалить из армии заподозренных в шпионаже в пользу французов флигель-адъютантов, польских графов Браницкого, Потоцкого и Влодека, а также адъютанта самого Барклая майора барона Левенштерна – делопроизводителя секретной корреспонденции. В 1802 г. Левенштерн выходил в отставку и уезжал в Европу, а в 1809 г. служил во французской армии и был хорошо знаком с тем же Себастьяни. Левенштерн еще вернется в русскую армию и успеет отличиться в Бородинском сражении и Заграничном походе 1813—1814 гг. Похожая история случилась и с прусским бароном Вольцогеном, флигель-адъютантом императора, отважно сражавшимся под Витебском, Смоленском, Бородином, Тарутином, а затем в Заграничном походе русской армии. Под подозрение попадали все «немцы», а их в армии было более чем достаточно.

В то же время темпераментному князю Багратиону, яростно настаивавшему на немедленном сражении и даже грозившему подать в отставку, никто его грузинское происхождение в вину не ставил. Если под Смоленском Багратион скрипя зубами подчинился Барклаю, но скоро стал открыто обвинять его в неспособности руководить. Как позднее Барклай написал в журнале действий 1-й армии про свои отношения с Багратионом, «я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия». Не остался в стороне от этого и пользовавшийся непререкаемым авторитетом Алексей Петрович Ермолов, совсем недавно наконец-то ставший генералом. Будучи близким другом Багратиона, он имел весьма холодные отношения со своим начальником Барклаем. Получив тайное поручение от Александра I уведомлять его обо всех разногласиях между командующими двух армий, он приложил немало усилий для назначения единого главнокомандующего вместо Барклая-де-Толли.

Император медлил, делая двух выдающихся полководцев заклятыми врагами и роковыми жертвами своих излюбленных полумер. Барклай не мог открыто указать оппонентам, что действует по плану, утвержденному самим царем. Лукавый же Александр, в свою очередь, тоже молчал, видя, что отступление вызывает осуждение в обществе. Ответственность, а для большинства и вина полностью ложилась на Барклая.

В качестве единого главнокомандующего Багратион казался генералитету предпочтительнее, чем «ледовитый», по удачному выражению Ермолова, Барклай. К тому же у него при всех несомненных достоинствах был важный недостаток. По складу характера он никогда не был своим среди солдат, подобно Багратиону или Кутузову. Он не был ни «военным вождем», ни «отцом-командиром», каких всегда ценили в армии и за которыми по одному лишь взмаху руки готовы были идти в огонь и в воду, не думая о смерти. Барклая могли уважать, но его не любили и тем более не обожали. Ему не хватало искренности и сердечности в общении с подчиненными. Он не умел да и не хотел нравиться, быть, несмотря на высокое положение, «своим в доску». Мало спросить, глядя на солдат сверху вниз из седла: «Хороша ли каша?» Надо сойти с лошади и, присев к костерку, самому ее попробовать, присовокупив, что ничего лучше в жизни не едал, да еще ввернуть соленый армейский анекдот или, потрепав кого-то из «стариков», напомнить ему, как вместе били «басурманов» и т. п. В этом аспекте полководческого искусства Барклай, несомненно, уступал многим своим современникам, тем более Багратиону, которого боготворили не только солдаты, но и генералы. Князь Петр умел быть дружелюбным и приветливым несмотря ни на что. В условиях постоянного отступления холодный, молчаливый и сухой Барклай, не имевший доверия в войсках, был обречен. Все его приказы о маневрах и переходах казались бессмысленными.

На плечах Барклая (как потом и сменившего его Кутузова) лежала колоссальная ответственность. Оба сомневались и мучались, прекрасно понимая, что они противостоят военному гению, не потерпевшему еще ни одного серьезного поражения, что тот способен к самым невероятным тактическим решениям. Барклай прекрасно помнил, что, пока он «топтался» под Рудней и Поречьем, прикидывая, что же ему предпринять, Бонапарт молниеносным фланговым марш-броском возник перед Смоленском. Пришлось снова отступать, опять оставляя на заклание арьергард. Никто не оценил того простого факта, что Барклаю удалось в полном порядке отойти от Немана на сотни километров и не дать численно превосходящему врагу себя разбить. Наоборот, ему удалось потрепать французов в тяжелых арьергардных боях. Соотношение сил начало меняться в пользу России. Слова Ф. В. Ростопчина: «Император России будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске» начинали сбываться.

Но безмолвное отступление не могло продолжаться: полководческая репутация Барклая не просто покачнулась, ей был нанесен роковой удар.

5 августа (а ведь еще не был сдан врагу Смоленск) Александр I по настоянию Аракчеева, Ермолова и председателя Государственного совета князя Н. И. Салтыкова согласился рассмотреть новую кандидатуру на пост главнокомандующего – Кутузова.

Только под нажимом влиятельных представителей дворянства, от лица которых выступил замещающий военного министра князь Алекс. И. Горчаков 1-й, и очень тяжелой ситуации император после тяжкого трехдневного раздумья все же назначил Кутузова главнокомандующим. Барклай, получивший сообщение об этом из Санкт-Петербурга на марше, с присущей ему стойкостью вынес новое испытание. Под его началом по-прежнему осталась 1-я армия в составе трех самых мощных корпусов генералов Багговута, Остермана-Толстого и Дохтурова.

Российский самодержец так объяснил свое решение в письме к сестре Екатерине Павловне: «Зная этого человека, я вначале противился этому назначению, но когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал армией, находя, что Барклай и Багратион оба неспособны на это, к тому же Барклай делал одну глупость за другой под Смоленском, мне оставалось только уступить единодушному желанию, и я назначил Кутузова. В тех обстоятельствах, в которых мы находимся, я не мог поступить иначе. Я должен был остановить свой выбор на том, на кого указывал общий голос». Самому Барклаю Александр I писал следующее: «Потеря Смоленска произвела огромное впечатление во всей империи. К общему неодобрению нашего плана кампании присоединились еще и упреки, говорили: “Опыт покажет, насколько гибелен этот план, империя находится в неминуемой опасности”, и так как Ваши ошибки, о которых я выше упомянул, были у всех на устах, то меня обвинили в том, что благо Отечества я принес в жертву своему самолюбию, желая поддержать сделанный в Вашем лице выбор. Москва и Петербург единодушно указывали на князя Кутузова как на единственного человека, могущего, по их словам, спасти Отечество. В подтверждение этих доводов говорили, что по старшинству Вы были сравнительно моложе Тормасова, Багратиона и Чичагова; что это обстоятельство вредило успеху военных действий и что это неудобство высокой важности будет вполне устранено с назначением князя Кутузова. Обстоятельства были слишком критические. Впервые столица государства находилась в опасном положении, и мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению, заставив все-таки предварительно обсудить вопрос за и против в совете, составленном из важнейших сановников империи. Уступив их мнению, я должен был заглушить мое личное чувство».

Багратиону, Тормасову и Чичагову было предписано немедленно встать под начало главнокомандующего Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Русское происхождение Кутузова сделало его более подходящим на роль главнокомандующего в час народных испытаний, когда все иностранцы казались подозрительными. Выражая общие чувства,

А. С. Пушкин позднее написал:

… Когда народной веры глас

Воззвал к святой твоей седине:

«Иди, спасай!» Ты встал – и спас…

Уступая место главнокомандующего, Барклаю пришлось написать длинное письмо царю Александру I, в котором он попытался изложить свое видение войны и причины отступления русских армий: «Избегая решительного сражения, я увлекал неприятеля за собой и удалял его от его источников, приближаясь к своим, я ослабил его в частных делах, в которых я всегда имел перевес. Когда я почти довел до конца этот план и был готов дать решительное сражение, князь Кутузов принял командование армией».

В письме своей жене Барклай писал, что подчиняется судьбе и что время покажет, правильный ли выбор сделал император, хотя назначение Кутузова необходимо, «так как сам император лично не командует всеми армиями… Что касается меня, то патриотизм исключает всякое чувство оскорбления».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.