Горькие думы аналитиков

Горькие думы аналитиков

Когда заканчивалась очередная зарубежная поездка, я возвращался к своим обязанностям начальника информационно-аналитического управления. Меня радостно встречали коллеги по работе. Теперь с них снимался груз ответственности, и они чувствовали себя раскрепощенными и счастливыми. Кстати, начальнические должности в прежнем аппарате разведки практически не давали никаких материальных преимуществ, разница в зарплате с заместителями составляла всего 20–30 рублей, а психологические нагрузки, затраты времени возрастали на порядок, а то и больше. Удовлетворялось в основном честолюбие. Начальник управления – это почти стопроцентный шанс получить генеральское звание и с ним очередную прибавку к жалованью – 30–40 рублей. Денежный приварок крошечный, незаметный, зато «лампасы» компенсировали все издержки. Если человек не терял трезвого, нормального восприятия жизни, то он относился ко всем «начальникам» с сочувствием, а не с завистью. Слишком многого они лишались в этой земной юдоли, и скудной была компенсация. Я себя считаю безгранично счастливым человеком, потому что в работе меня постоянно окружали люди высокой пробы. Надо мной было всего два начальника: председатель КГБ Андропов и начальник разведки Крючков. Первого я не раз упоминал, но не грех сказать еще, что он был глубоко уважаемым старшим товарищем, мудрым, честным, демократичным. Мы чувствовали, что он критически, как и мы, относился к тогдашней действительности, искренне переживал за судьбы страны.

Владимир Александрович Крючков под стать ему, он прошел с Андроповым весь путь от совместной работы в советском посольстве в Венгрии в 1956 году до самой кончины Юрия Владимировича в 1984-м. В школе он наверняка был отличником, потому что по собранности, работоспособности, немецкой организованности я не знал в разведке человека, равного ему. В дождь, стужу, зной, у себя дома или в командировке за тридевять земель Крючков в свой час выходил на утреннюю зарядку, что бы ни творилось на белом свете. По субботам он не любил заниматься текущими делами, он быстро-быстро читал кучи журналов, информационных бюллетеней, научных разработок и делал в них пометки красным карандашом. Всю неделю потом машинистка печатала карточки с выбранными абзацами, и они пополняли огромную личную картотеку, которая систематизирована самим хозяином. Когда ему предстояли встречи или ответственные поездки, он просматривал или брал с собой нужные разделы, и его собеседники удивлялись аргументированности суждений и эрудированности начальника разведки.

Память у него отменная, и он сердился на забывчивость своих подчиненных. Рационализм и жесткая логика выкрасили всю его жизнь в один серо-стальной цвет. В редкие минуты, когда трескалась корка официальных отношений, он, вспоминая наиболее яркие сцены своего детства, рассказывал, как однажды школьником шел по улице в родном Волгограде в слякотную осеннюю пору и увидел, как рабочие укладывали в траншею трубы. Дело у них не клеилось, трубы выскальзывали, ложились не так, как надо. Он постоял, посмотрел и потом сказал, что надо делать иначе, рассказал, как именно. Удивленные работяги ругнулись на себя, похвалили пацана за сообразительность, и работа пошла на лад.

Работа на военном заводе, освобожденный комсомольский деятель в тяжелые послевоенные годы, нелегко полученное юридическое образование, работа в суде, прокуратуре, Высшая дипломатическая школа и, наконец, встреча с Андроповым в Венгрии. По своей методичности и упорству Крючков никак не похож на русского человека, скорее, он сродни немцам Поволжья. Из трех слушателей ВДШ, которые изучали венгерский язык, не капитулировал только один Крючков. Он до конца активной работы читал венгерские газеты.

В 50 лет Крючков возглавил разведку, при нем было закончено строительство комплекса зданий – одного из лучших в Москве по своей функциональности. Он привнес политическую осмысленность в работу разведки, ничем не ограничивал профессиональную выдумку и изобретательность. Конечно, он был в большой степени политическим роботом. Каждодневный труд с 9 до 21 часа в бешеном ритме, рваном темпе, с массой отрицательных эмоций. Невозможность иметь друзей, чтобы не плодились интриги, да и откуда их взять: весь мир поделен на руководство и подчиненных. Вся радость его – театр. В кабинете начальника разведки в «Ясенево» стояли на самом видном месте переплетенные тома с театральными и концертными программами за многие годы. Он любит и знает театр. Это тоже роднит его с Андроповым, только тот читал пьесы дома чаще, чем видел их на сцене.

Крючков чуточку суеверен. Когда-то ему привезли из Бразилии, из бассейна Амазонки, голову водяного, вырезанную из дерева. Там, в сельве, такие идолы крепятся на носу лодки и отгоняют от нее все злое и нечистое. Люди верят, что если такой болван с ощеренными зубами и вытаращенными глазами будет стоять в доме, то никто не посмеет и пальцем тронуть хозяина. Этот страшенный, хотя и добрый дух стоял на полке его кабинета и скалился на всех входящих, изгоняя из них недобрые намерения. Не знаю, взял ли он его с собой в 1988 году в новый кабинет на Лубянке, когда был назначен председателем КГБ. Во всяком случае, мне его не приходилось видеть больше на сторожевом посту. Не уберег он и своего хозяина к концу службы.

У Крючкова были и недостатки. Он нередко ошибался в выборе кадров, что быстро замечалось в коллективе разведки. Обладая прекрасной памятью, он подолгу не мог забыть и зла, причиненного ему. Это зло мучило его и толкало на ошибочные поступки. Но, как бы то ни было, Крючков дольше и лучше своих предшественников руководил разведкой, оставаясь верным и убежденным слугой своего дела. У меня никогда не было оснований сомневаться в его патриотизме.

Его участие в событиях августа 1991 года – это вопрос, на который ответит история. Люди, в мантиях или без, будут предвзяты и необъективны хотя бы потому, что они принадлежат только нашему времени.

Волна теплой благодарности неизменно окатывает мое сердце при воспоминании о моих друзьях-подчиненных. Жалею, что невозможно назвать всех. Но о своих заместителях умолчать было бы грешно, мы с ними делили все тяготы и скупые радости. Каждое утро начиналось со сбора в моем кабинете, где просматривалась ночная доза поступившей информации, происходил короткий обмен мнениями и ставились текущие задачи. Каждый из заместителей ведал определенным регионом мира. Ответственность за Западную Европу нес Владимир Михайлович Хренов. Мы его звали «твердым искровцем», он был эталоном принципиальности, честности и порядочности. Его оперативная карьера сломалась рано из-за провала оперативного «контакта» в Париже, и он стал, пожалуй, первым среди нас профессиональным аналитиком. Щепетильная требовательность к выверенности фактов, непримиримость, иной раз в воинственной форме, к бракоделам, ажурная, филигранная работа над документами не могли не вызывать восхищения. Если под деловой бумагой стояла виза или подпись Владимира Михайловича, можно было не сомневаться, что в ней все сделано как надо. Он был всего на пять месяцев старше меня, но я всегда звал его уважительно, по-деревенски – Михалыч. Он закончил свой жизненный путь генералом, начальником информационно-аналитического управления, не дожив нескольких месяцев до развала Советского Союза, не испытав, к счастью, горечи, которая неизменно возникает, когда человек видит уничтоженными все плоды своей общественной жизни.

За сотрудничество с коллегами из стран Варшавского пакта отвечал Александр Б., приехавший искать судьбу из маленького железнодорожного поселка Пьянково в Западной Сибири. Большеголовый паренек в деревенской толстовке стал студентом МГИМО. За годы учебы он овладел несколькими иностранными языками. Работал переводчиком на всех уровнях, был на оперативной работе и успел стать ветераном аналитического управления, где проработал в общей сложности свыше 15 лет. Для многих неудобен, потому что прямо высказывает свое мнение, мысли формулирует резко, всегда настроен подвергнуть любую идею, всякий документ критическому обстрелу. Незаменим при дискуссиях, мыслит неординарно, высвечивает события в неожиданных для других логических связях. В 1981 году сопровождал Андропова и Устинова, которые проводили встречу с польским руководством в спецпоезде на железнодорожных путях Бреста. В разговоре с ними Б. слишком критически высказался о некоторых методах работы политбюро ЦК ПОРП и удостоился такой ремарки со стороны Андропова: «Не учите нас управлять государством. Мы с Дмитрием Федоровичем кое-что в этом понимаем». Замещал меня во время моих отлучек. Потом стал начальником управления, но пробыл в этом кресле всего шесть месяцев, потому что был назначен начальником секретариата КГБ. В отставку ушел генералом совсем недавно и работает теперь на гражданской ниве.

Китай и вообще Восток оставались загадкой для всех нас, получивших академическую подготовку и работавших в странах христианской цивилизации. Это особый мир. Ему надо отдать всю жизнь без остатка, если хочешь научиться понимать его. Поэтому среди заместителей начальника управления всегда были профессиональные китаеведы. Одним из них был Ким Александрович Мартынов – синолог Божьей милостью, дважды побывавший в длительных командировках в Пекине. Он знал, как близких родственников, всех китайских руководителей до третьего колена, спросонья мог дать любому исчерпывающую характеристику. Долгая практика работы по Китаю сделала его, по нашим наблюдениям, похожим на китайца. Даже глаза стали чуть раскосыми. Но такого трудолюбия, самоотверженной дисциплины, тщательности в проработке деталей я еще не встречал. Жаль, что трудная семейная жизнь подорвала его здоровье, и он преждевременно скончался. После смерти выяснилось, что он писал прекрасные стихи.

Его участок возглавил Владимир Александрович Королев – прекрасный специалист, умелый организатор. Он мало в чем уступал своему предшественнику и имел свои неоспоримые преимущества: весельчак, острослов, автор едких эпиграмм, пародий, он был душой общества. Его отношение к людям было проникнуто дружелюбием, душевной мягкостью. Есть такое понятие – «профессиональная деградация», когда круг интересов сужается до пятачка чисто служебных забот. Врачу-психиатру начинает казаться, что весь мир состоит из душевнобольных, начальник отделения милиции видит в каждом правонарушителя и т. д. Ходили слухи, что Генри Киссинджера жена бросила только за то, что он говорил с ней без конца о международных делах. Для нас В. Королев был надежным лекарством против такой деградации. А как китаевед, он оставался высшим авторитетом для всего корпуса офицеров. Он также стал генералом, когда перешел в штабное управление в качестве заместителя его начальника.

Руководство управления жило как одна семья. Ежедневно в 16 часов мы все собирались на короткий чай в комнате отдыха, смежной с кабинетом начальника управления. За полчаса успевали обсудить организационные вопросы, среди которых кадровые дела занимали большое место.

Раз в месяц устраивались дни здоровья, обычно по субботам. Выходили на лыжную прогулку (летом плавали в бассейне), кроме одного, остававшегося дежурить по управлению. Катались за границами территории нашего комплекса, и никто не догадывался, что катят по лыжне носители всех информационных секретов советской разведки, да и не только разведки. Вдоволь накатавшись, мы шли в маленькую баньку-сауну, парились до изнеможения, пили зеленый чай и, просветленные, возвращались к обеду по домам.

Тесная дружба помогала нам всем вместе переживать и служебные неприятности, и семейные неурядицы, у кого они были, и трудности с воспитанием подраставших детей, и даже физические недуги, когда они цеплялись к нам. Сами мы окрестили свой стихийно сложившийся коллектив «наш балет», наверное, за его слаженность, гармоничность. Через «наш балет» прошло много других товарищей, но они пробыли в нем не столь продолжительное время, как его основной костяк. Из «балета» вышли начальник разведки Л. В. Шебаршин, два заместителя – В. И. Гургенов и я, один посол Советского Союза, два руководителя крупного советского информационного агентства и т. д. Никакое другое подразделение разведки не дало таких кадров, заслуга нашего управления состояла в том, что люди получали очень широкую информацию, через документацию видели всю внешнеполитическую палитру интересов СССР, приобщались к поискам решений проблем. Кроме того, у нас царила атмосфера свободного, творческого обсуждения всех проблем, терпимости ко всем точкам зрения, критичности к нетрадиционным подходам и взглядам.

Управление живет и работает и сейчас, в нынешнее лихолетье. Там еще много ветеранов, с которыми мы трудились бок о бок, но пришло и много молодежи. Думаю, им труднее. Опасностей у России стало больше, а друзей – куда меньше. Сил тоже поубавилось основательно. Но Родину-мать не выбирают, она нас рождает, и наш сыновний долг – оставаться с ней до конца, каким бы тяжелым недугом она ни страдала. Надо помочь ей встать на ноги, окрепнуть.

Не знаю, о чем сейчас размышляют офицеры, какими сокровенными мыслями делятся друг с другом в часы внеслужебного общения. Наша жизнь в управлении совпала со временем разложения псевдосоциалистического строя, существовавшего в СССР. Мы не только видели нарастание симптомов распада, но, казалось, даже чувствовали запах гниения пораженных тканей. За крайне редким исключением, нас обуревала тревога за нашу страну, ее экономику, за положение народа.

Наверное, первое место занимала всегда тема хлеба насущного. Многие из нас были выходцами из крестьян, сам я и пахал, и сеял, и косил, знал не понаслышке, во что обходятся рожь да пшеничка. Мы не могли понять, почему наши руководители потеряли почти целый век, так и не захотев и не сумев организовать сельское хозяйство. За этот же срок весь мир научился производить продукты питания. Китай, Индия, Иран, Мексика и др., испытывавшие хроническую нехватку зерновых, провели в короткие сроки экономические и агротехнические преобразования и стали обеспечивать большую часть своих потребностей. Одна Россия, а раньше СССР оставались полуголодными.

С самого 1929 года наша тогда бескрайняя страна начала жить в условиях ухудшающегося продовольственного обеспечения. Коллективизация привела к введению распределения продовольствия по карточкам в мирное время. Едва-едва сделали глоток воздуха перед войной, как навалилась трагедия немецкого нашествия с массовым голодом. Радость победы не принесла сытости. Это чувство просто неведомо подавляющему большинству ныне живущего поколения России. Оно никогда не знало изобилия мясных продуктов, молока, сыра, фруктов и овощей. Если жители столиц еще могут вспомнить что-то из этих продуктов на прилавках, то абсолютное большинство населения страны потребляло их по случаю, как радостное и редкое исключение.

Страна, где наличие пахотной земли на душу населения измеряется самыми высокими показателями в мире, где сосредоточено более 70 % мировых площадей чернозема, где разнообразие климата позволяет выращивать всю известную людям сельскохозяйственную продукцию, – эта страна закупает хлеб за рубежом. Нынешние родильные дома полупусты, нация кончает самоубийством, отказывается от продления жизни. Такой геноцид похлеще всех массовых политических репрессий прошлого. 3,5 млн абортов только в 1991 году выглядят не менее страшно, чем миллион расстрелянных в бериевских застенках.

Ощущение приближающегося катаклизма время от времени – если не сказать конвульсивно – беспокоило вождей прежней власти. Сталин приказал сажать по Волге и Уралу лесозащитные полосы, дабы уберечь от суховеев черноземные житницы России. Хрущев велел распахать 40 млн га степей на целине. Брежнев изображал государственную заботу о развитии Нечерноземья. Горбачев, специально вызванный из Ставрополя для разработки продовольственной программы, ограничился бумага– и словотворчеством. Нынешние руководители вообще не обременяют себя на сей счет никакими заботами, положившись на авось.

И старые, и новые власти все надежды с обеспечением минимального уровня питания и недопущением социального взрыва связывают с импортом продовольствия из-за границы. Импорт продовольствия, и прежде всего зерновых, в массовых масштабах начался вскоре после прихода к власти Брежнева и его администрации. Вот как разрастался пагубный для народа ком закупок. В пятилетие 1965–1970 годы – мы ввезли из-за рубежа 15 млн т зерна. Россия впервые села на иглу продовольственного импортного наркотика. Правящим бездельникам такое решение продовольственной проблемы показалось самым простым и приятным. Укол следовал за уколом, привычка превратилась в неизлечимую болезнь. Уже в следующее пятилетие уровень закупок хлеба за границей возрос до 69 млн т. В 1975–1980 годах суммарный ввоз увеличился до 119 млн т, в 1981–1985 годах он уже составил 170 млн т, а далее вообще пошли хаотические закупки. Сначала, когда проматывали нефтяные деньги, мы надували щеки, изображая «надежного клиента», а потом все чаще и чаще стали заискивающе выпрашивать кредиты под текущие поставки.

Нам в разведке было четко видно, как радуются США тому, что в теле СССР открылась не заживающая, а, наоборот, расширяющаяся рана, сквозь которую выливались живые соки народа. Отказывая нам в продаже всякой сложной техники, они с легкостью продолжали поставки зерна и вообще продовольствия. Всего лишь раз эмоциональный Картер попробовал приостановить поток зерна, но тут же отменил свое решение. В обмен на излишки урожая США брали у нас невозобновляемые ресурсы – золото и нефть, украденные у детей, внуков и правнуков. И главное, закрепляли у нас привычку к наркотическому импорту. Мы упорно и обильно финансировали процветающий Запад, превращая покупаемое зерно в вещество, годное лишь для удобрения.

США – великая промышленная держава, но они и главный экспортер сельскохозяйственной продукции. В 40 млрд, долл. оценивается ежегодный вывоз продовольствия из США. Это не только валюта, это еще и эффективное орудие политического воздействия.

Россия должна сама себя кормить, кормить сытно, разнообразно. Задача самообеспечения продовольствием должна быть сформулирована как национальная. Уже давно пора уважительно отнестись к своим собственным земледельцам, с которыми долгие десятилетия обращались как со скотом. Не обманывать их посулами дефицитных товаров за сданную сверхплановую продукцию. Не гнать золото и валюту за рубеж на подкормку тамошних фермеров, а направить их на свое село. Прекратить хищнический экспорт удобрений. Разработать программу расселения русских мигрантов из государств-лимитрофов на пустующих землях обезлюдевших за последние годы деревень. Установить самый щадящий налоговый режим для производителей сельскохозяйственной продукции, чтобы привлечь именно сюда первые инвестиции русского капитала. Не покупать сельхозпродукцию, а покупать семенной фонд, элитных животных, технологию. Попросить страны – экспортеры сельхозпродукции принять наших студентов и молодых специалистов на практическую стажировку в области организации сельскохозяйственного производства. И, разумеется, работать, чтобы дать народу надежду на выживание. Производство продуктов питания и есть то звено, говоря старыми цитатами, ухватившись за которое можно вытянуть всю цепь.

Сейчас Россия лишилась всего, что раньше как-то позволяло терпеть импорт зерновых и дальше. Нефтяная река на Запад высыхает на глазах, а доходы от той, что еще течет, как последняя кровь из смертельной раны, идут в большой степени мимо государственного кармана. Все построенные зерноприемные порты, увы, остались за рубежом, где за перевалку каждой тонны требуют уплаты дополнительных 15 долл. И в этой тоскливой безысходности самым крикливым требованием является лозунг «свободы купли-продажи» земли. Обратите внимание: не налаживания сельскохозяйственного производства, а именно купли-продажи. Не терпится нажить миллиардные состояния на земле, не прилагая к ней рук, не проливая пота. Кому дать землю? Это ключевой вопрос. На него давно дан ответ. Она должна быть передана тем, кто будет обрабатывать ее. И наполеоновские аграрные реформы, и линкольновский закон о гомстедах были пронизаны этой подлинно демократической идеей. Надо думать о земле как о средстве производства, а не как об объекте просто спекулятивной купли-продажи.

Я пишу эти строки в 1993 году и не могу освободиться от желания что-то добавить от нынешних страстей в те наши давние размышления о положении в сельском хозяйстве. Боль осталась той же, только стала нестерпимее.

Разведка делала, что могла, для оказания помощи нашему сельскому хозяйству. Мы добывали партии элитных семян самых различных культур, забирались в самые закрытые селекционные центры и станции. Получали документацию по технологии производства. В каждой почте в Москву содержались интересные новости о сельском хозяйстве. Эта работа не была самой трудной для добывающего аппарата, сельскохозяйственные секреты все-таки охраняются слабее, чем политические или военные, выполнимыми оказывались практически все задания. Но беда в том, что мы так и не ощутили какого-либо результата от проделанной работы. Среди сотрудников разведки получили широкое хождение разговоры о том, что, дескать, нашими материалами пользуются чинуши от науки в бесчисленных НИИ для подготовки диссертаций. Вероятно, такие случаи имели место, но и они становились возможными лишь потому, что сама система организации сельского хозяйства отвергала всякие серьезные новации. Какой смысл был, например, в наших усилиях по добыче редких первородных сортов картофеля, стойких ко всем заболеваниям, выносливых в неблагоприятных погодных условиях (в холоде, сырости), если с 1965 по 1982 год картофельное поле только в тогдашней РСФСР сократилось на 350 тыс. га из-за нарушения экономических законов!

Каждое лето я обязательно приезжал в родное село Алмазово и безуспешно пытался найти хоть какие-нибудь признаки возрождения русской деревни. Все разговоры с односельчанами и руководителями нашего колхоза имени Свердлова навевали беспросветную тоску. Председатель, например, рассказывал, что не приведи Бог по-настоящему хорошего урожая, вывезти его будет не на чем, потому что самым слабым местом оставался транспорт. Комбайнов и тракторов заставляли покупать много, а автомобилей не было. Урожайность в дальних (от райцентра) колхозах падала до 6–7 ц с 1 га. В посевную механизаторы вовсю обменивали горючее и даже семенной материал на водку, а в уборочную за самогон развозили прямо с поля обмолоченное зерно по избам. Весь собственный скот крестьян кормился комбикормами, силосом, которые тащили почем зря с колхозных молочных ферм. Но не все же могли воровать. Кто-то покидал насиженные гнезда. Деревни вымирали и гибли на глазах.

Мое родное Алмазово до войны имело почти 120 дворов, а сейчас состоит из полудюжины развалюшек, где доживают свой век старики из некогда многочисленных крестьянских родов. Никакие татарские нашествия не смогли уничтожить наш народ, а вот ретивые политические вожди, «гении» в политике сумели довести обширнейшие русские земли до крайнего разорения, при котором непраздным остается вопрос, возможно ли их восстановление и возрождение. При советской власти было почти традицией периодически «пороть» министров сельского хозяйства и ссылать их на посольские должности за границу. В Индии на валютных харчах отбывал наказание Бенедиктов, в Чехословакии – Мацкевич, в Японии – Полянский. Но сейчас «кураторство» сельским хозяйством поручают обязательно своему недругу, как бы заранее ставя его в положение завтрашнего мальчика для битья.

Очень часто наши разговоры шли вокруг национального вопроса в Советском Союзе. Мы не могли не знать, что наши тогдашние политические противники, то есть США и их союзники по НАТО, уделяли национальной проблеме в СССР огромное внимание, видя в ней генетическую слабость, которая может взорвать в определенных условиях могучее геополитическое образование, называвшееся Советским Союзом. Радиостанция «Свобода» вещала на всех языках народов, входивших в состав СССР, и бросалось в глаза, что содержание радиопередач на каждом языке носило характер узконаправленного националистического луча, рассчитанного на возбуждение национализма именно этого народа. Доминантой был подогрев антирусских чувств, но одновременно сеялись и семена национальной розни вообще.

Мы дискутировали, чей путь формирования единой исторической демографической общности вернее: американский, где вся нация формируется из других народов при условии отказа от своей прежней государственной и этнической принадлежности, или советский, где был взят курс на создание автономных или союзных формирований в виде республик. Почему американцы, захватив в 1847 году 2/5 территории Мексики с мексиканским населением, не создали там федеративное государство, а просто порезали эту территорию на штаты: Калифорния, Аризона, Нью-Мексико, Техас – и присоединили к себе на общих для всех правах? Почему, победив в гражданской войне, северяне не пошли на создание какого-либо подобия негритянской республики на Юге США? Ответ приходил сам собой: в Соединенных Штатах с самого начала формирования государства победила тенденция на создание унитарного государства, единого «котла», в котором все многоязычное эмигрантское разнотравье будет вывариваться также в единую нацию. Роль штатов – всего лишь облегчить административное управление обширной страной и учесть некоторые региональные особенности. Но с самого начала они лишены права на выход из состава США. Творцам американского государства было наплевать на национальные чувства тех, кто по доброй воле или силой включался в состав страны. Они были обязаны чувствовать себя гражданами своей новой родины, интересы которой ставились, разумеется, превыше всего. Национальные привязанности и чувства можно выражать в любой форме, которая не затрагивает государственных интересов США. Пожалуйста, пусть ирландцы маршируют в день святого Патрика по авеню и стритам Нью-Йорка, но завтра они вновь забудут, что они ирландцы, до следующего праздника. На вопрос «ваша национальность?» любой житель США ответит: «Я – американец».

Для государства такое решение национального вопроса является идеальным. Почему большевики, победившие в 1917 году в России, пошли по пути федерализации бывшей Российской империи путем раздела ее на практически суверенные союзные республики, имевшие право выхода из состава единого государства? Для этого в конституциях предусматривались необходимые условия: республика должна обладать либо выходом к морю, либо выходом на сухопутную государственную границу СССР, чтобы ее право на отделение было физически осуществимо; в республике, чтобы она сохраняла жизнеспособность, должно было проживать не менее 1 млн граждан и, кроме того, не менее 50 % ее населения должны были составлять люди той национальности, имя которой носит сама республика. Среди большевиков велись ожесточенные споры, были и крутые сторонники преимущественно унитарного построения государства, но дискуссии велись еще при жизни Ленина, когда ветры революционного демократизма вовсю вихрили шевелюры и мысли людей.

В 1922 году, на волне торжества революции и побед в гражданской войне, был сделан огромный подарок тем общественно-политическим силам национальных окраин бывшей империи, которые поддержали большевиков, обеспечили в своих национальных регионах их победу и согласились добровольно войти в состав единого СССР. Во всей нашей литературе, в учебниках такое решение национального вопроса подавалось как самое мудрое, самое справедливое. Мы же с возрастом и опытом, еще с начала 70-х годов, стали сильно сомневаться в правильности взятого пути.

В 20-х годах были произвольно нарезаны границы союзных республик, даже те народы, которые никогда не имели своей государственности, вроде белорусского, казахского и т. д., получили все атрибуты самостоятельного государства. С течением времени они обзавелись гербами, знаменами, академиями наук, парламентами, правительствами. И коммунистическая партия Советского Союза была раскроена на национальные партии: компартия Украины, Белоруссии и т. д., каждая из которых имела свое политбюро или подобие его. Начали складываться свои национальные элиты партийного и государственного чиновничества. Что касается Средней Азии, то аппарат центральных и местных органов власти в республиках на 60–80 % состоял из бывших чиновников старой феодальной администрации. Советский Союз походил на плитку шоколада, которая расчерчена бороздами-линиями будущего разлома для удобства потребителей.

Со времени смерти Сталина степень независимости республиканских властей постоянно возрастала, руководители компартий союзных республик превращались постепенно во всесильных национальных вождей, находившихся в своеобразных, похожих на вассальные отношениях с Москвой. Но весь этот процесс формирования национально-государственного истеблишмента был скрытым, о нем вслух не говорили, он не вписывался в рекламируемую концепцию решения национального вопроса. Хотя формально вторыми секретарями центральных комитетов национальных компартий были обыкновенно русские, что давало основание говорить о русском контроле, на самом деле эти вторые секретари так и оставались на второстепенных ролях. Они либо ассимилировались в местную элиту, либо просто игнорировались подлинными руководителями. Обычно это были средней руки серенькие партийные кадры, которые не столько радели об общегосударственных интересах, сколько старались не вызвать недовольства своих «первых лиц», которые бывали и членами политбюро, и кандидатами в члены и в любом случае имели прямой доступ к генеральному секретарю. Все эти бесцветные «представители центра» прошествовали чередой, как тени, по истории компартий республик, не оставив ни малейшего следа государственной мысли или практической активности.

Декларировавшаяся политика решения национального вопроса выглядела привлекательной, она принималась большинством населения и давала свои, безусловно, положительные результаты. Разве можно было возражать против провозглашенного принципа постепенного выравнивания социально-экономических условий развития республик, против юридического и фактического равенства граждан всех национальностей, против развития и взаимообогащения всех национальных культур? Россия помогала строить промышленные предприятия, электростанции, дороги, русские ехали в бывшие национальные окраины в качестве рабочих, инженерно-технических специалистов, строителей, оставались там на постоянное житье. В их статусе не было ничего от колонизаторов: ни земель, ни привилегий, никакой отчужденности от местного населения. Подавляющую часть русского населения в национальных республиках составляли именно промышленные рабочие и инженерно-техническая интеллигенция.

Россия, со своей стороны, приняла немало выходцев из бывших национальных окраин. Правда, надо заметить, что людей физического труда среди них было крайне мало. В основном они пополняли ряды чиновничества, работников искусства, искавших более широкое поле деятельности для самоутверждения, людей науки, стремившихся в Россию, располагавшую лучшей базой для исследовательской работы. Много представителей закавказских народов и выходцев из Средней Азии работало в сфере торговли. Некоторые бывшие республики имели гипертрофированное представительство в госаппарате СССР, несопоставимое с демографическим или промышленным потенциалом их народа. Например, Грузия «подарила» нам Сталина, Берию, деятельность которых оказалась трагически разрушительной для Советского Союза. Не этим республикам обвинять нас в империализме, а впору нам представить счет за невероятные страдания, выпавшие на нашу долю по злой воле этих властолюбцев. Но народы не виноваты, мы вместе с ними страдали и испили чашу горестей до дна. Мы радовались вкладу корифеев национальной интеллигенции в общий культурно-просветительский фонд Союза ССР. Для нас имена А. Хачатуряна, академика Орбели, певицы 3. Долухановой, писателя Чингиза Айтматова и тысяч других звучали как имена советских деятелей искусства и культуры. В государстве возник новый морально-психологический климат в отношениях между национальностями, в подавляющем большинстве случаев мы действительно чувствовали себя братьями не только на словах, но и на деле.

В разведке работали представители 40 национальностей, причем без какого-либо ограничения в отношении допуска к секретным делам. В нашем информационно-аналитическом управлении работал и единственный в разведке еврей Самуил Мейерович Квастель, прекрасный специалист, полковник, кандидат наук. И мы гордились тем, что он работает именно у нас.

Когда начались кровавые события в Нагорном Карабахе, вспоминается, что в одной резидентуре на Американском континенте работали азербайджанец и армянин. Я специально интересовался, как отразилось на их настроениях положение в Карабахе. Меня заверили, что разведчики дают правильную оценку событиям как результату происков политиканов, получающих политические дивиденды на крови и страданиях народа. Продолжают работать дружно, плечом к плечу.

В тогдашнем Советском Союзе были, пожалуй, три народа – литовцы, латыши и эстонцы, которые довольно откровенно стремились к отделению от СССР, к размежеванию с русскими. Общий стандарт их гражданского, социально-экономического развития, духовной и бытовой культуры был выше среднего общесоюзного. Надо было или находить особый характер взаимоотношений с ними, как, например, с Финляндией до 1917 года, или договариваться о «цивилизованном разводе». Все же остальные народы, я подчеркиваю – народы, не тяготились своим пребыванием в составе Советского Союза, извлекали из своей принадлежности к нему немалые выгоды. Великий исторический эксперимент совсем не обещал кончиться провалом, если бы не обстановка в верхушечных кругах.

Мы в разведке раньше других узнали о будущем «деле Рашидова». Нам стало известно, что внезапно по распоряжению председателя КГБ Андропова направили на работу в Чехословакию крупного руководителя КГБ Узбекистана. Вскоре выяснилось, что он представил Андропову обширную докладную о невероятных безобразиях и правонарушениях, творившихся в республике с ведома и под прикрытием авторитета Рашидова. Самого документа мы не видели, но информация о нем разошлась широко. Андропов, понимавший опасность безоглядного развязывания конфликта с партийно-государственной кликой в любой республике, не решился поставить вопрос на публичное обсуждение. Он ограничился устным докладом Брежневу, что было равносильно обращению с речью к березовому пеньку. Но автора документа надо было спасать от физической расправы, и его пришлось командировать за границу.

Скандальные ситуации возникали и раньше в результате своеволия и бесконтрольного поведения региональных царьков. Были так называемые дела Багирова в Азербайджане, Шелеста на Украине и др.

Недаром, когда Андропов был избран генеральным секретарем, на одном из партийных пленумов он сказал, что национальный вопрос в тех формах, в которых он был унаследован от царской России, решен в СССР, но за это время появились новые проблемы национального характера, которыми должна заняться партия. Он имел в виду именно изменившееся положение партийно-государственных национальных верхов, которые быстро коррумпировались, превращались в мафиозные структуры, с них на глазах слезала идеологическая краска.

Проработать и осуществить комплекс мер по оздоровлению всего аппарата партии Андропов не успел. А Горбачев своими поспешными, неумелыми действиями по дисциплинированию национальных компартий только вызвал их настороженность и желание освободиться от опеки центра. Так созревал, а потом выплыл на поверхность сепаратизм вождей, сепаратизм правящих кланов.

Распад Советского Союза не был следствием национальных народных восстаний, наоборот, народы в ходе референдума в марте 1991 года однозначно высказались за сохранение единого союзного государства. Но Союз не был нужен политическим кликам, и они, пользуясь усталостью, безразличием народа, прикончили его ударом перьев в глухом охотничьем домике в Беловежской пуще. Так же как в свое время Золотая Орда распалась на улусы под влиянием слабости центральной власти и господства местных ханов, по такой же схеме развалился и бывший могучий Советский Союз. Он разломился по нарисованным искусственным границам, вопреки воле и интересам сотен миллионов населяющих его людей.

Подобно тому как преступные мафиозные структуры делят улицы города, рынки, вокзалы на зоны своего исключительного влияния и даже готовы вступить в кровопролитные разборки при попытке посягнуть на их «владения», так и политические мафии, созревшие в СССР в последние 20–25 лет при немощном Брежневе и Горбачеве, порвали ткань единого государства. Властолюбие личностей оказалось сильнее интересов народов. Посмотрите на список нынешних руководителей независимых государств, вчерашних республик Советского Союза, и вы увидите среди них «видных деятелей коммунистической партии».

Нельзя не видеть, что идея национального федерализма оказалась нежизненной не только в СССР, но и в других социалистических странах Восточной Европы, которые копировали нашу форму государственной организации. Два государства – ЧССР и СФРЮ – развалились точно по такой же схеме и примерно по тем же причинам, с той лишь разницей, что чехи и словаки «развелись» цивилизованно, а бывшая Югославия оказалась залитой кровью. Те же страны, которые предпочли модель унитарного государства, несмотря на наличие крупных компактных групп населения других национальностей, пережили роковой момент смены режима без государственного разрушения. Я имею в виду Румынию, которая так и не предоставила венгерской Трансильвании статуса автономии, а также Болгарию, которая отстояла свою целостность, хотя турецкое население Добруджи домогалось любой формы автономии.

История знает примеры искусственного дробления государственных образований. Как специалист по истории Латинской Америки хотел бы привести пример: в первой половине XIX века феодалы-сепаратисты изуродовали наследие великого Боливара, освободителя от испанского колониального ига. На месте Великой Колумбии они создали три государства: Эквадор, Колумбию и Венесуэлу. Центральную Америку постигла подобная участь: она была расчленена на пять хилых государств – Гватемалу, Сальвадор, Гондурас, Никарагуа и Коста-Рику. Если бы не «железный канцлер» Бисмарк, то вполне вероятно, что на территории нынешней Германии сформировались и закрепились бы независимые Пруссия, Бавария, Рейн-Вестфалия, Саксония и другие государства.

Горячо обсуждая в управлении разведки наши национальные беды, мы неизбежно приходили к выводу, что, наверное, при создании СССР был допущен серьезный просчет. Ленинский вариант федерации с предоставлением каждому участнику права на свободный выход оказался ошибочным, противоречащим государственным интересам Советского Союза.

Много душевных сил тратили мы на обсуждение наших внутренних болячек. Как нормальные граждане, мы страдали от недугов нашего строя и государства. А как разведчики чувствовали постепенное формирование вокруг имени и образа Советского Союза негативного психологического поля, создававшего крайне неблагоприятную обстановку для работы разведки за рубежом. Наши политические противники, не жалея средств на пропаганду, из года в год усиливали кампанию по дискредитации Советского Союза. Надо признать, что наша действительность давала им огромное количество материала для такой работы. Однажды к нам попало высказывание бывшего президента США Р. Никсона о том, что гораздо выгоднее вложить доллар в пропаганду, чем 10 долл. в создание новых видов вооружения. Он мотивировал свое предложение тем, что оружие никогда не будет применено, а пропаганда работает ежечасно, ежедневно. Сейчас уже не помню, было ли это высказывание публичным или пришло от «источников» из его окружения. В любом случае он был прав. Американская пропаганда наносила нам серьезнейший урон.

Вокруг советских посольств постепенно сложилась обстановка отчуждения, в каждом русском подозревали шпиона, мы стали терять контакты с широкими слоями общественности. Как для дипломатии, так и для разведки всегда будет трагедией, если они станут представлять гниющее государство, дряхлеющее общество, отсталую экономическую и социальную систему. А к концу администрации Л. Брежнева за нами такие атрибуты закрепились прочно. Какими бы блестящими ни были наши дипломаты, какими бы умелыми и смелыми ни были разведчики, их усилия будут приносить все более скромные результаты, ибо среда, в которой они работают, все сильнее заряжается отрицательными эмоциями и негативными оценками в отношении нашей страны. Советская разведка помнила времена бурных успехов в первые годы после победы в гражданской войне, когда авторитет СССР был исключительно высок и широкие слои западной общественности видели в нас представителей неожиданно открывшейся заманчивой общественной альтернативы. В те годы контакты устанавливались сами собой, вербовки делались быстро и на прочной основе, агентура была надежной и высокоэффективной в работе.

Эхо массовых репрессий 30-х годов, помутнение светлого до тех пор образа бастиона социализма, ошибки во внешней политике привели к ухудшению общего климата для работы дипломатии и разведки. Но это оказалось недолгим. Начавшаяся вторая мировая война и героическая борьба советского народа против фашизма быстро выправили положение. Наш престиж поднялся необыкновенно высоко. Разумные люди реально оценивали вклад каждого государства в победу антигитлеровской коалиции, они справедливо видели в СССР главного спасителя человечества от гитлеровской чумы. Наступил своего рода звездный час разведки. После войны, когда Черчилль в Фултоне объявил о начале «холодной войны» против СССР, симпатии к нам если и уменьшились количественно, то качественно окрепли. Симпатизирующие нам люди искренне хотели помочь уберечь нашу независимость, гарантировать безопасность. Несколько десятилетий противнику не удавалось изолировать советские представительства и разведку за рубежом, но с началом 60-х годов процесс этот стал набирать силу. В основе его лежал надвигавшийся экономический и социальный коллапс, сопровождавшийся морально-нравственным кризисом.

Вот записи из дневника от 4 декабря 1981 г.: «Где бы ни собиралась группа людей, у них нынче на первом месте раздраженные разговоры о тяжелом экономическом положении Отечества. Это, безусловно, «тема № 1». Люди потеряли уверенность в завтрашнем дне. Сейчас люди в панике, потому что ходят слухи о резком повышении цен с января 1982 года. Вчера в перерыве между таймами хоккейного матча популярных команд ЦСКА и «Спартак», когда у экранов телевизоров сидит большинство мужского населения, выступал заместитель Госкомцен, заверявший, что повышения розничных цен не будет, что речь идет лишь об усовершенствовании оптовых цен для расчетов между предприятиями. Это полупризнание никого успокоить не может. Положение становится все более и более трудным. Западники видят это ясно и, кажется, берут за горло. Наше руководство занято тем, как бы скрыть реальные размеры грозящей катастрофы, а главное, «достойно» встретить 75-летие самого бесцветного руководителя в истории русского государства.

Нам стали отказывать в кредитах, подозревают, что мы неплатежеспособны… Депозиты в твердой валюте, принадлежащие СССР в иностранных банках, сократились в этом году с 8,6 до 3,6 Это значит, что мы проедаем последние деньги, своего рода залог под порядочность и честность. Экспортировать решительно нечего. Золото резко упало в цене, продавать его сейчас – значит разоряться. Стабильный источник валютных доходов – только нефть. Нам предстоят крупные закупки продовольствия на Западе, там еще об этом не знают. Наличных денег нет, значит, понадобятся крупные коммерческие кредиты. Но сейчас в кредит дают под 18–20 %! Чистый разбой. О какой идеологической борьбе может идти сейчас речь? О каком наступлении на мировоззренческом фронте?»

И в эти же дни по партийным организациям читали закрытое письмо ЦК КПСС о необходимости положить конец коррупции, стяжательству, прекратить всяческие «проявления благодарности», от которых страдает «коммунистическое воспитание трудящихся». Письмо читали торопливо, обсуждали наспех. Я пробовал просить в парткоме письмо на пару часов, чтобы по привычке аналитика прочитать его повдумчивее, но получил отказ. Тема, которая заслуживала стать предметом широкой внутрипартийной дискуссии, могла бы привести к оживлению партийной жизни и к очищению ее рядов, была скомкана. Парткомы всех калибров задались целью поскорее отрапортовать Старой площади (поистине старой во всех отношениях!), что все, мол, обсуждено и принято к неуклонному исполнению.

В средствах массовой информации, вызывая раздражение и досаду, насаждался новый «культ личности». В народе даже ходил очередной каламбур: «При Ленине была личность, но не было культа, при Сталине были и личность, и культ, а теперь нет личности, но есть культ».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.