В Польше
В Польше
После вступления в Польшу наш полк почти два месяца с боями двигался на Запад и наконец вплотную подошел к Висле. За это время мы участвовали в освобождении многих крупных городов, включая Варшаву, а потом захватили города Бромберг и Шнайдемюль, прошли через всю Померанию, штурмом овладели городом Альтдамм и вышли на Одер.
Никто из огневиков нашего дивизиона никогда не был за границей, и для нас все было интересным: дороги, города, сельские населенные пункты, различные религиозные постройки и конечно же люди, их жизнь и отношение к нам. Чаще всего местное население встречало нас хотя и настороженно, но без активной враждебности. А иногда на лицах поляков появлялись улыбки и признаки доброжелательности.
В теплый осенний вечер батарея расположилась недалеко от польской деревни. После ужина ребята развели костер и, как часто бывало, повели разговор о ближайшей перспективе. Мы уже давно забыли об отступлениях и обсуждали предстоящее форсирование Вислы, освобождение Варшавы и дальнейшее продвижение на Запад.
Уже почти стемнело, когда к нам подошел пожилой поляк с какой-то сумкой. С трудом выговаривая русские слова, он поздоровался и рассказал, что немцы, недавно ушедшие из этих мест, отобрали у местных крестьян почти весь собранный урожай. Ему, правда, удалось кое-что спрятать, за что он нас благодарит и просит принять несколько килограммов муки нового урожая. Не ожидая такого подарка, мы отказались. Но старик молча поклонился, поставил сумку на землю, еще раз поклонился и пошел в сторону деревни.
Несколько минут все молчали. Потом заговорил Гарош:
– Хороший мужик. Спасибо ему. Если бы достали соды, я бы завтра угостил всех оладьями.
И все почему-то засмеялись.
На другой день кто-то из ребят принес и торжественно вручил Гарошу баночку с содой.
Замесив тесто и бросив в него щепотку соды, наводчик принялся за дело. Стопка оладий быстро росла. А когда Осипов попытался стащить одну оладушку, он тут же получил подзатыльник. После того, как все было готово, оладьи разложили по котелкам, и наступил момент дегустации. Но оладушки не получились. Вместо соды в баночке оказался обычный стиральный порошок. Потом мы часто вспоминали милого польского старичка и оладушки со стиральным порошком.
Вскоре мы подошли к Праге, где находились несколько недель, и стали свидетелями подавления Варшавского восстания. После немецких налетов от города оставались лишь развалины. Смотреть на это было жутко.
Потом нас бросили на север. А после боев под Яблона-Легионовом батарея почти неделю стояла возле небольшой польской деревни, и наш брат с утра крутился вокруг местных жителей.
Разговор конечно же о мирной жизни.
– Вокруг моего дома в Армении большие горы со снежными вершинами. Снег не тает даже жарким летом, – задумчиво рассказывает лейтенант Саакян. – А мы живем в долине. У меня добрая мама и две сестренки. Старшая на тебя похожа, – обращается он к девушке, сидящей рядом.
– Так, пан, так, пан, – улыбается полячка.
Лейтенант слегка обнимает ее и продолжает рассказ:
– У нас есть корова, два буйвола, овцы, свиньи.
– Так, пан, так, пан, – осторожно поддакивает девушка, видимо не совсем понимая молодого человека.
– В нашей деревне живет много веселых молодых людей. По вечерам они поют песни и танцуют. А осенью во многих домах играют свадьбы. За красивых девушек дают приданое. Вот и мы с тобой после войны поженимся.
– Так, пан, так, пан. – На этот раз все понятно, и девушка чуть заметно прижимается к лейтенанту.
– Поедем ко мне. Пойдешь работать в колхоз…
– Цо пане? – На ее лице недоверие, испуг. Благодушие сменилось настороженностью и у старшего поколения поляков.
А наши смеются. Испугались колхоза. Поняв, что ничего страшного нет, крестьяне заулыбались. Потом заговорили про колхозы, и некоторые наши слушатели заинтересовались и даже начали задавать вопросы.
Неожиданно тема разговора сменилась. Возле деревни, где мы общались с поляками, располагалось Войско польское, и один из его солдат оказался свидетелем разговора. Он не вмешивался в беседу и безучастно молчал. Но упоминание о колхозах его задело, и неожиданно для нас он на чисто русском языке произнес:
– А вот в нашем колхозе коров у крестьян почти не осталось.
Мы рты раскрыли от неожиданности.
Саакян с интересом взглянул на парня:
– А в Польше тоже колхозы были?
– Да нет. Мы орловские.
– Как же так? А почему в форме Войска польского?
– Так призвали же. Вот я и здесь. В нашем полку много русских.
– А поляки-то есть? – спросил кто-то из нас.
– Есть, но они в другом батальоне.
Вот так мы и познакомились с нашим ближайшим союзником – Войском польским.
А вскоре в деревню пришли трое: офицер и два солдата в польской форме и увели нашего собеседника. Потом нам стало известно, что командование польскими войсками запрещало своим военнослужащим общаться с нами. Так что наш знакомый орловский «поляк», возможно, был наказан.
Мне хорошо запомнился праздник День артиллерии 19 ноября 1944 года, когда меня и шофера нашего орудия наградили значком «Отличный артиллерист». Разумеется, это событие необходимо было обмыть. Решили махнуть километров за десять в небольшое местечко, где можно было разжиться бимбером (самогонкой).
Только уехали, прозвучала команда «Отбой» – сматывать манатки и переезжать на новое место. Хватились, а командира орудия нет, и «Студебекер» тоже куда-то исчез. Где они – никто не знал, а кто знал – молчал.
Вернулись награжденные часа через два веселые и пьяненькие. С собой еще прихватили несколько бутылок. Но тут уж не до шуток. Дело дошло до командира полка, а он – человек новый – взялся наводить порядок. Ну, без водителя не обойтись. Запасных шоферов нет. Поэтому ему десять суток губы после переезда на новое место. А мне хуже. Командир дивизиона еле-еле уговорил командира полка не отправлять меня в штрафную роту. Дело закончилось тем, что я месяц должен был отслужить рядовым связистом.
Наступила зима. Мы переправились на Мангушевский плацдарм южнее Варшавы и приступили к подготовке позиций для очередного наступления. К этому времени я уже отбыл наказание и снова вернулся в свой расчет.
На фронте наибольшее распространение имела русская гармонь. Потом начали появляться аккордеоны, на которых чаще всего исполняли советские песни. Тем интереснее было услышать незнакомую музыку. Недалеко от Варшавы наши войска вошли в небольшой польский поселок, и мы с водителем нашего «Студебекера» пошли искать воду для дозаправки радиатора. В одном из полуразрушенных домов мы услышали незнакомую музыку. Посередине комнаты, залитой водой, стоял стол, а на нем на карачках сидели два солдата и крутили ручку патефона, из которого лилась веселая песенка:
Вшистка една, вшистка една,
Вшистка една, рах-чах-чах.
С ней наша батарея и участвовала в боях за Варшаву.
После интенсивного продвижения на северо-запад полк занял город Бромберг. (Сейчас он в составе Польши и называется Быдгощ.) Проведенные здесь дни у многих надолго остались в памяти.
По приказу наркома обороны в зимний период всему личному составу действующей армии должны были ежедневно выдавать по сто граммов водки. Правда, часто эта водка растекалась где-то, не доходя до линии фронта. Зато в отдельных случаях, и не только зимой, ее выдавали для поддержания духа и в качестве поощрения. Делалось ли это по приказу наркома, мы не знали.
В нашем расчете слово «водка» звучало довольно часто.
Возможно, некоторые старики еще и сейчас помнят слова известной песни:
Налейте в солдатскую кружку
Мои боевые сто грамм.
Разговоры на эту тему обычно начинали солдаты старшего поколения – Гарош, Егоров и другие. А мы – молодежь – слушали и лишь мысленно представляли себе те довоенные выпивки. Собственного опыта многие из нас не имели.
Была ли праздником раздача водки? Для большинства, пожалуй, нет. В первую нашу фронтовую зиму молодые ребята иногда даже отдавали свою порцию «старикам». А вот ажиотаж вокруг этого события нарастал с каждым годом. Сейчас трудно сказать, насколько были оправданны те сто граммов. Однако можно точно утверждать, что уже в следующий осенне-зимний период практически все солдаты не просто ждали, а активно искали выпивки. И иногда такие случаи неожиданно возникали.
В городе Бромберг солдаты обнаружили спиртзавод. В большом зале находилось четыре огромных цилиндрических бака, наполненные спиртом. К их кранам сразу же выстроилась длинная очередь. Чтобы долго не ждать, кто-то выстрелом из пистолета пробил дыру в баке. Пример оказался заразительным, и очень скоро все они были продырявлены. Мы еще продолжали наполнять свои канистры, когда в зал буквально влетел долговязый солдат. Оглянувшись по сторонам и не найдя никакой посудины, он неожиданно стал на карачки и прильнул губами к большой луже на бетонном полу. Потом завод пылал ярким пламенем. Сгорело и несколько близлежащих домов.
Для наведения порядка замполит дивизиона обнюхивал все канистры, притороченные к бензобакам и, если обнаруживал спирт, сразу же выливал его на землю. Шоферы, разумеется, не могли этого допустить и, спасая драгоценную жидкость, заливали ее в систему охлаждения двигателей. К счастью, ни одна машина не взорвалась.
После этих событий наш полк продолжил движение на запад, ежедневно проходя по 15–20 километров, а то и больше. Немцы слабо сопротивлялись, и в лесах иногда оставались группировки противника, ликвидацией которых занимались специальные части.
Следующая наша остановка была вблизи города Шнайдемюль. Шума боя не было слышно, и нам показалось, что пехота и танки ушли далеко вперед. И действительно, вскоре это было подтверждено разведкой, сообщившей, что в городе окружена довольно большая группа немецких войск.
День подходил к концу, и командир полка отдал приказ занять огневые позиции и выставить охранение. А утром цыган Фатеев залез на дерево, осмотрел окрестности и обнаружил, что метрах в трехстах от батареи находятся окопы против ника, а рядом расположилась наша пехота. Обстановка была относительно спокойной, и огневки занялись своими делами, которых, как всегда, было много. У меня, в частности, не было хорошей ложки, а деревянная сломалась. Да и пользоваться ей было неудобно. Нужно было искать приемлемый выход. Нашел его сержант из соседнего расчета, до войны работавший в колхозе кузнецом. Он предложил изготовить несколько ложек из металла. Для этого нужно было всего лишь найти сбитый самолет, где-нибудь раздобыть тигель – сосуд для плавки металла и вырезать из твердого дерева нечто вроде матрицы и штампа по форме ложки. Металл и тигель мы нашли еще неделю назад. И теперь Гарош выбрал подходящее полено и занялся изготовлением матрицы, а я разжег паяльную лампу, накрошил в тигель кусочки металла и начал их разогревать. Потом пришел наш кузнец, довел расплавленный металл до нужной кондиции, вылил его в матрицу и осторожно прижал деревянной крышкой, служившей штампом. Через несколько минут из деревяшки выпал предмет, напоминающий ложку. Еще около часа ушло на ее охлаждение и обработку сначала напильником, а потом наждачной бумагой. Первая ложка оказалась толстой и тяжелой. Но после подчистки матрицы следующие изделия оказались вполне пригодными для употребления. К обеду общими усилиями были изготовлены три приличные металлические ложки. Одна из них досталась мне и до сих пор хранится у меня среди вещей, побывавших на фронте.
Утром следующего дня в Шнайдемюле было совсем тихо, и у нас возникло подозрение, что немцы ушли из города в близлежащий лес. И вскоре наши разведчики эти опасения в полной мере подтвердили.
Мы уже заканчивали обед, когда раздался гул немецких самолетов и над нами зависло множество парашютов, к которым были прикреплены ящики и мешки с продуктами. И самое интересное, что многие из этих воздушных посылок приземлялись в хорошо просматриваемых местах, но к ним никто не приближался. Да и вообще, немцев поблизости не было видно. Потом все стало ясно. Ночью противник сумел выйти из окружения, а сброшенные для него продукты достались нам, и этим наши ребята не преминули воспользоваться. Вскоре на батарее появились ящики с тушенкой, мешки с сухарями и даже коробки с шоколадом.
Вечером к нам подошло подкрепление, и на другой день снова началось наступление. Теперь мы активно участвовали в разгроме важных узлов коммуникаций и сильно укрепленных опорных пунктов обороны противника в Померании, в овладении городами Штаргард, Наугард и Польцын. А к середине марта дивизион уже находился на подступах к небольшому городу, расположенному на восточном берегу Одера напротив одного из крупнейших промышленных центров Германии города Штеттин.
На штурм города была направлена пехота. Однако ее полк недавно был пополнен новобранцами, которые считались морально неустойчивыми, и для поднятия их боевого духа из танкистов и артиллеристов было сформировано несколько штурмовых отрядов, человек по десять. В их задачу входило первыми подняться в атаку и увлечь за собой пехотные батальоны.
Официально наш отряд формировали на добровольной основе. Свою кандидатуру в качестве командира отряда выдвинул начальник разведки полка, потом в отряд вошли наш старший на батарее Саакян и еще двое ребят, а остальным было настоятельно предложено поучаствовать в этом мероприятии. Никто и не отказался.
Перед атакой пехотное командование выделило нам по кружке спирта на двоих. Отряд расположился на опушке жиденького леска метрах в трехстах от одноэтажных домиков, служивших границей города. После выстрела зеленой ракеты мы должны были выскочить из окопа и с криком «Ура!» пробежать это расстояние, обойти дома и выйти на ближайшую улочку. На этом наша миссия и заканчивалась.
Сидим в окопе, болтаем. Ничего страшного нет. Все чуть возбуждены, но не более того. Вот и ракета. Первым выскакивает командир группы, за ним лейтенант Саакян и мы – все остальные. Веселое «Ура!». Бежим к домам. Сзади из окопов выскакивают пехотинцы. Все в порядке, атака идет по плану.
Неожиданно из ближайшего дома ударил пулемет. Еще несколько шагов по инерции, и все лежат. Сползаем в небольшую ложбинку. Раненых нет. Что делать? Вообще-то следовало бы вызвать артиллерию. Два-три снаряда, и пулемета бы не было. Но справа и слева атака продолжается, пулеметная точка всего лишь в ста метрах, а в наших жилах бурлит кровь, подогретая спиртом. До дома считаные секунды бега. Вскакиваем и бежим. И снова очередь. Падает прошитый тремя пулями Саакян, в плечо ранен командир, убит солдат. Эх, если бы знать, может быть, и не стоило пить ту кружку на двоих.
За бои в Померании всем военнослужащим нашей бригады Верховным главнокомандующим были объявлены благодарности, а полк получил название Померанский.
Вскоре наш полк вошел в город Альтдамм на берегу Одера. Здесь мы простояли более недели и имели возможность спокойно ознакомиться с ним. Я с командиром четвертого орудия Дурыкиным бродил по улицам и с интересом рассматривал европейскую архитектуру. Иногда мы заходили в пустые дома, брошенные местными жителями перед наступлением советских войск. Судя по обстановке, в городе не было коммунальных квартир. По сравнению с довоенной Москвой немцы, проигравшие войну, жили совсем неплохо.
Проходя мимо одного дома, мы услышали музыку. Дверь была не заперта, и мы вошли. В большой комнате стоял огромный рояль, за которым сидел рядовой солдат в поношенной гимнастерке, не очень чистых брюках и плохо намотанных обмотках. А из-под его рук звучала классическая музыка Чайковского. Это было и здорово и необычно.
Увидев сержантов, парень перестал играть и смущенно заметил:
– Хороший инструмент. Домой бы такой. – И, чуть помолчав, грустно добавил: – Но у нас и поставить-то его негде.
И снова полилась прекрасная музыка. Игра явно доставляла ему огромное наслаждение. Да и мы еще долго с удовольствием слушали ее.
Невдалеке от расположения дивизиона находился какой-то завод с высокой кирпичной трубой. Прогуливаясь по городу, мы с интересом поглядывали на нее и в конце концов решили заглянуть в нутро. Зайдя в котельную, обнаружили люк над топкой, через который легко проникли вовнутрь. Высоко вверху было видно голубое небо, а по стене вилась спиральная лестница из металлических прутьев. И хотя на них еще сохранилась сажа, я предложил подняться. С непривычки лезть было трудно, и весь подъем занял не менее десяти минут. А у окончания трубы с внутренней стороны из таких же прутьев была устроена смотровая площадка. Выйдя на нее и посмотрев вниз, мы замерли: труба качалась. Даже при небольшом ветре амплитуда колебаний достигала метра. Было очень страшно. Казалось, что она вот-вот рухнет. Но зато вид был чудесный: широкая река, на другом берегу которой раскинулся большой город с белыми высокими домами и улицами, обсаженными деревьями. А слева зеленели поля, среди которых выделялись крестьянские домики и небольшие рощи.
Неожиданно Дурыкин дернул меня за руку:
– Смотри, немцы!
И действительно, в нескольких километрах на западе двигалась группа людей, одетых в серую одежду. Она то скрывалась за домами, то снова появлялась на перекрестке улиц. Вполне вероятно, что это была колонна немецких войск.
Рассматривая обстановку, мы так увлеклись, что чуть ли не по пояс высунулись из трубы и, естественно, были замечены разведчиками с того берега. И тут же по сле довало несколько пушечных выстрелов по трубе. К счастью, в нее не попали, но для нас это был сигнал к бегству. Спустились за несколько минут и вскоре, перемазанные сажей, с бесчисленными синяками и ссадинами появились на батарее и под общий хохот рассказали о том, что видели, и о своем путешествии в заводской трубе.
Батарейные шоферы ночевали в доме, где до нашего прихода размещалась какая-то контора. В комнате, кроме письменных столов, стоял большой металлический сейф, привлекший внимание солдат. Однако вскрыть его долго не удавалось. Не помогла и стрельба из карабина по замку. Тогда решили взорвать. С помощью домкратов сейф приподняли, подложили под него кирпичи, а между ними противотанковую мину и рванули.
Когда пыль и дым рассеялись, мы увидели, что не только сейф, но и стена дома разрушены и повсюду валяется множество бумаг и немецких денег – дойчмарок. Для нас они никакой ценности не имели, и никто их не брал. Как же мы ошибались! После войны немцы признавали только дойчмарки, и на те деньги, что остались в полуразрушенном доме, можно было приобрести много полезных вещей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.