На слух недурно, верно?
На слух недурно, верно?
Непосредственно перед атакой нам раздали сухой паек и почту. Надо было освободить площадь кузовов грузовиков, отправлявшихся в тыл для доставки нам всего необходимого для ведения боевых действий.
Мы сидели на корточках на скованной морозом, покрытой снегом земле. В любую минуту мог начаться бой. Времени оставалось лишь на прочтение писем из дома, да и то на ходу – пока мы двигались вслед за танками. Я видел нескольких мотоциклистов, привязавших буханки хлеба веревками к спине. У многих на голове были русские меховые шапки. Очень популярные были «позаимствованные» у русских валенки – теплая зимняя обувь из валяной шерсти. Бог ты мой – мы представляли собой настоящее сборище!
Теперь мы уже мало походили на вышагивавших строевым шагом на парадах молодцов в начищенных до зеркального блеска сапогах и идеально подогнанной и отглаженной форме, вызывавших восторженные крики и рукоплескания толпы. Теперь нам было в высшей степени наплевать, как мы выглядим и на кого похожи. Девчонок здесь не было, так что глазеть на нас некому! Понятно, что господа офицеры пробовали поначалу возмущаться таким явным нарушением формы одежды, но потом отстали, потому что сами стали напяливать все, что под руку попадало, – лишь бы уберечься от этого жуткого пронизывавшего до костей мороза с ветром. Все и так знали свое начальство. Так что офицер-новичок или прибывший к нам из другого подразделения вполне мог ожидать, что кто-нибудь из рядовых дружески похлопает его по плечу и попросит прикурить, по ошибке приняв за своего товарища. Ну а если, приглядевшись, узнает, кто он есть на самом деле – гауптман или обер-лейтенант, – тоже не беда, на войне ведь всякое бывает.
Однажды на дезинсекционном пункте в Рославле я хлопнул по спине стоящего впереди и попросил у него полотенце – свое я превратил в ветошь для протирания мотоцикла. Он без слов дал мне полотенце. А уже когда мы переодевались, увидел, что я столь фамильярно обошелся с фельдфебелем из люфтваффе. Я уже похолодел от страха, но фельдфебель вполне дружелюбно улыбнулся мне и кивнул.
Наш новый адъютант оберштурмфюрер Забель вызвал к себе нас с Вернером. И приказал следовать за танком, в котором передвигался наш Старик. Когда мы вышли от него, Вернер недоуменно взглянул на меня:
– Он что, спятил?
– Ох, Вернер, чего ты так разволновался? Святому Петру наплевать, на чем мы прибудем в рай – пешком или на мотоциклах, – решительно ответил я.
И спросил себя: а к чему, собственно, радиосвязь в танках? Впрочем, какого дьявола забивать себе всем этим башку? Не в первый и уж точно не в последний раз нам отдавали идиотские приказы. Оберштурмфюрер Забель являл собой полную противоположность своим предшественникам. Если те были офицерами и командирами в истинном смысле слова, Земель представлял собой типичный ходульный образ «военного» – высокомерного, официозного, застегнутого на все пуговицы. Но и это нам предстояло вытерпеть!
Осторожно, стараясь не бросаться в глаза, мы направились к мотоциклам. Гром и вой шестиствольных минометов застал нас врасплох. Атака началась! Гремело и выло так, будто пара тысяч котов враз затянули мартовскую песнь. На противоположной стороне заснеженного поля, там, где едва различимо в дыму чернел лес, окопались русские. Над лесом вздымалось ввысь пронизанное вспышками разрывов громадное серовато-желтое облако. Шестиствольные минометы расположились, видимо, не очень далеко позади нас – над нашими головами снова и снова с воем проносились мины. Ну, друзья-товарищи в лесу, дождались? Теперь вам точно конец! Наша тяжелая артиллерия доказывала, что пока что не вышла из игры.
Начался второй акт драмы. Подошла наша очередь. Разумеется, русские артиллеристы тоже не дремали и из кожи вон лезли, чтобы внести свой вклад в светопреставление. Но их снаряды ложились далеко в нашем тылу и предназначались для танков, но бронетехника уже успела выдвинуться достаточно далеко.
Ревели двигатели, первые танки шли вперед, сминая кустарник. Приближалась и машина типа Pz IV, в которой сидел Старик. Мы, запустив двигатели, пристроились позади этого танка. Подразделения мотоциклистов, рассредоточившись, продвигались вперед. Белое поле, совершенно безлюдное и неживое еще каких-нибудь десять минут назад, пришло в движение. Слева наступало несколько бойцов 3-й роты – увешанных ручными гранатами, буханками хлеба, ранцами. Каждый прихватил с собой все, что можно, – недоеденные домашние лакомства болтались на ремнях в соседстве с боеприпасами. Вот только получится ли дожевать их после этой атаки? Наверняка не всем это гарантировано. Ох, бедные наши отцы-матери, если бы вы только видели, если бы знали…
Со стороны русских затявкали, захлебываясь, первые станковые «Максимы». Продвигавшиеся вперед зигзагами танки быстро подавляли очаги сопротивления русских. Иногда, остановившись, поворачивали башни, в упор из пулеметов расстреливая упорно оборонявшихся русских. Разделавшись с ними, танки устремлялись к позициям врага у лесной опушки. Русские нещадно поливали наступавших свинцом, но, невзирая на это, танки цели достигли – добрались до края лесного массива.
Разбросанные повсюду снарядные ящики, искромсанная техника говорили о том, что проведенная артподготовка и наступление поддерживаемых танками наших пеших солдат не оказались напрасными. Противник дрогнул. Повсюду лежали тела погибших русских, но большинству из них все же удалось уйти. Бойцы пехоты углублялись в лес. Мы с Вернером не отрывались от танка Старика – так спокойнее.
Победа потребовала от батальона свою цену – стоило лишь обернуться, чтобы сразу же понять это. Тут и там темнели тела убитых – русские пулеметчики постарались. По полю сновали отыскивавшие раненых санитары. Я увидел, как один боец поддерживает раненного в ногу товарища, оба неуклюже ковыляли по снегу. Но созерцание поля сражения длилось недолго – Старик приказал мне доставить мотоциклы, спрятанные в лощине на время атаки. Мотоциклетному батальону тем временем была поставлена по радио новая задача. Двигатель моего мотоцикла еще не успел остыть и завелся с пол-оборота. И я поехал туда, откуда мы пошли в атаку.
Стоп! Кто это там лежит? Уж не посыльный ли 2-й роты? Он! Тот самый парень, которому так здорово везло, когда мы резались в двадцать одно вчерашним вечером. Как он радовался выигрышу! А сейчас мертвой хваткой вцепился в окровавленную сумочку для писем! Осколок снаряда вспорол ему грудь. Нет, этому уже ничем не помочь. Прощай, товарищ, ты был хорошим парнем. Сообщив санитару о нем, я продолжил путь.
Две ночи подряд я был на задании. Черт знает сколько километров отмахал. Первую ночь я провел в тыловых подразделениях. Кто-то любезно предложил мне выспаться на полу кузова грузовика. Поскольку в охранение меня не поставили, я проспал всю ночь. Утром один довольно пожилой унтершарфюрер, чьи ордена говорили о том, что крещение огнем он прошел еще в Первую мировую, наполнил мою фляжку водкой. Выспавшись, я поехал, по пути завернув на своем BMW-600 к моим товарищам-снабженцам, бывшим водителям грузовиков.
Наступил ноябрь. День ото дня мороз крепчал. Мотоцикл медленно пробивался по глубокому снегу – такому глубокому, что опоры для ног были уже не нужны. На много километров вокруг не было ни души – один только снег. Близился вечер, и я встретил фельдфебеля из 10-й танковой дивизии. Тот тоже боролся со снегом на мотоцикле с коляской. Когда стемнело, мы решили остановиться на ночевку в какой-то деревеньке. Наших солдат не было видно, но мы все равно уже не хотели никуда ехать. Да и смысла не было – на ночь глядя!
Половина запущенных, полуразваленных домов стояли покинутые жителями. Отыскав лачугу поприличнее, мы сразу же растопили печь. Разогрели прихваченную с собой еду и поужинали. Я выставил шнапс, а фельдфебель выложил хлеб. Потом он стал раскуривать трубку, и мы долго сидели, глядя на танцевавшие в печи языки пламени. Сначала на посту стоял фельдфебель, потом я, потом снова он. Так и пролетела ночь. По мере приближения к Москве обстановка становилась все более тревожной[20]. Уже не раз находили наших боевых товарищей с перерезанным горлом. Были случаи и пострашнее – люди просто бесследно исчезали. И числились без вести пропавшими.
Едва начало рассветать, мы выехали. По соседству с 10-й танковой дивизией на Москву наступала и дивизия СС «Дас Райх». К полудню фельдфебель отыскал свою часть. Я примерно представлял местонахождение батальона.
В большой деревне, через которую я проезжал, было буквально некуда ступить от наших солдат. Пока я дивился тому, чего это они вдруг все бросились искать, где бы укрыться, повсюду в воздух стали вздыматься черные фонтаны мерзлой земли и дыма – на дороге, во дворах домов, на главной улице. «Катюши»! Органы Сталина! Соскочив с мотоцикла, я одним махом оказался у стены одного из домов. Шлепнувшись в снег, я инстинктивно прикрыл руками голову. Рядом со мной в тех же позах застыли другие солдаты.
Вой, разрыв, снова вой и снова разрыв, и так до бесконечности. Непонятно откуда прибежавший солдат упал рядом с нами на землю, крепко ударив сапогами по моей каске. Не успел я высказать свое неодобрение, как солдат, вздрогнув, закричал.
Обстрел завершился столь же внезапно, как и начался. Зажав кровоточившую руку, солдат помчался в одну из хат на противоположной стороне улицы – там явно располагался перевязочный пункт. Ему крупно повезло – ранен, и уже пять минут спустя тебя перевязывают! Не каждому подобное выпадает. Я же подошел осмотреть брошенный второпях мотоцикл. Слава тебе, Господи, – шины не пробиты, осколками ничего не задето. И даже двигатель с ходу завелся. Хвала и слава вам, заводы BMW в Мюнхене! А теперь прочь из этого негостеприимного местечка.
В ночь с 6 на 7 ноября батальон занял позиции и осуществлял боевое охранение с северного направления. Роты окапывались. Какая же это жуткая работа – долбить лопаткой окаменевшую от морозов землю. Мотоциклисты-посыльные прибыли чуть позже и с равнодушным видом подыскивали себе местечко, где приткнуться. Мы пробовали и здесь, и в другом месте – ничего не получалось. А вот несколько солдат из взвода связи уже успели вырыть даже землянку. Клингенберг, видя наши бесплодные попытки, вышел из себя. В конце концов, с величайшим трудом мы все же вырыли и для себя подобие большого окопа, где и разместились, прижавшись друг к другу и стуча зубами от холода. И видимо, для поднятия настроения русские решили дать несколько залпов. Темнело. И тут Альберт вдруг воскликнул:
– Смотрите! Верховное командование пожаловало!
Прибыли командир, адъютант и офицер оперативного отдела штаба. Оказывается, саперы отгрохали для командного пункта отличный блиндаж, куда лучше и надежнее, чем прежний, который сооружали саперы вермахта. Сейчас он оказался бесхозным, и мы сломя голову бросились занимать опустевший КП. Действительно, и говорить нечего – здесь было очень и очень комфортно! Вокруг валялись и одеяла, мы быстро освоились там. Мы долго не виделись из-за постоянных разъездов и были страшно рады собраться все вместе, что в принципе выпадало редко. Да и Герд был в лучшей форме, что само по себе тоже явление редкое. И решил устроить спектакль, позабыв о войне и о завтрашнем дне.
– Что? Вы с кем надумали сразиться? Хотите перепить шахтера из Рура? Да вы все под столом окажетесь!
Мы только переглянулись, ничегошеньки не понимая. Что это стряслось с нашим другом Гердом? Нечего, нечего ему задаваться! Мы ему сейчас покажем, кто кого! И не пропускали ни единого тоста. В конце концов он забрался на хлипкий стол, желая изобразить танцовщицу из какого-то притончика у себя в Руре. Но ничего из этого не вышло – потолок в землянке был низковат. Герд пару раз приложился головой к бревнам, из щелей посыпался песок. Мы ржали до упаду – Герд дурачился, просто сил не было смотреть на это.
Вдруг дерево треснуло, стол развалился на части, а Герд мгновенно в сидячей позе оказался на полу. Да-а, тут было на что посмотреть! Доски на плечах, щепки в волосах! Мы уже не хохотали до слез, а выли. Выходило так, что он сам оказался в буквальном смысле слова под столом. Герд уже лыка не вязал, мы, подхватив его под мышки, уложили в углу. Вскоре и сами улеглись – спалось в эту ночь превосходно. Как в старые добрые времена.
– Эй! – вдруг крикнул Альберт. – Ничего не слышите?
Бух! Бух! Бух! Причем снаряды рвались явно неподалеку. Мы молча переглянулись. С потолка землянки сыпался песок.
– Эй! Думаю, надо хоть штаны надеть!
Еще не проснувшись толком, мы стали одеваться. Идиоты – напились так, что спать собрались чуть ли не голышом. Будто где-нибудь в тылу! Оказывается, не только Герд плохо соображал вечером – мы сами были ничуть не лучше его! Не успел я домыслить, как снова разрыв. Сомнений не оставалось – артобстрел. Разрыв был буквально рядом. Кое-как схватив свое солдатское имущество, мы бросились вон из землянки. Надо было видеть, что за цирк мы устроили, разом пытаясь протиснуться сквозь узкий вход в землянку. Осколками посекло все вокруг нашего ночного пристанища. Мы неслись, не чуя под собой ног, по откосу. Там внизу, в укрытии, расположился взвод связи. Те, глядя на нас, покатывались со смеху. А что удивительного – в кальсонах, в рубахах, в сапогах и с винтовками в руках. А Вернер вдобавок и с гитарой – этот господин из отделения мотоциклистов-посыльных воистину представлял собой весьма комичное зрелище. Даже Старик и тот криво усмехнулся.
Потом, когда мы все же оделись, тут же стали сооружать для себя землянку. И соорудили, когда уже темнело. Как и днем, мы сгрудились, как овцы, пытаясь согреться. А посреди ночи вся эта постройка возьми да завались. Вот такие мы оказались строители. Ругаясь почем зря, мы выбирались из-под снега.
– Если к полудню сегодняшнего дня не подготовите для себя землянку, я всех вас отправлю к тыловикам. Пешим маршем!
Ого, Клингенберг шутить не намеревался, это было видно по нему.
Стуча зубами от холода – стоявшее колом от грязи белье лишь усугубляло чувство холода, – мы не мешкая отправились на поиски подходящего места. Вся ложбина продувалась колючим северным ветром, задубели мы так, что ни на что уже не были способны.
– Идите сюда! – позвал Вернер. – Я тут подыскал кое-что, только достроить немного, и все будет как надо.
И верно – он стоял у почти готовой землянки. Оставалось только снег отгрести да крышу соорудить. К тому же место это было куда безопаснее при артобстреле русских. Ну а связисты обустраивали свою «виллу» в нескольких метрах от нас.
Мы приободрились. Пока одни рубили небольшие деревья, мы с Гердом отгребали снег.
– У меня есть идея! – сообщил Альберт.
И куда-то исчез. К вечеру наш вигвам был готов. Альберт, оказывается, приглядел где-то разбитый и брошенный грузовик, снял из кабины кожаные сиденья, и они прекрасно вписались в интерьер землянки – теперь у нас была и софа. На юго-западной (не выходившей на противника) стороне мы врезали что-то вроде окна. Даже застекленного. Стекло также было снято с грузовика. И теперь, сидя на софе, можно было созерцать всю ложбину. Мы даже камин соорудили. Правда, без трубы – топился он по-черному. Но нам было плевать на дым – в конце концов служившее нам дверью одеяло всегда можно было откинуть, и дым выходил.
Потом мы весь день не вылезали из землянки. Вернер бренчал на гитаре. Кое-кто сидя дремал – именно сидя, потому что разлечься было негде – «софа» была и узковата и коротковата. К вечеру нас поджидало радостное событие: вдали мы различили темную точку – явно штабной автомобиль и явно с пайком для нас. Мы сидели и глядели в наше окошечко. И спорили, засекли ли иваны штабную машину, когда она пробиралась через поле. Дело в том, что поле было в секторе обзора русских. Но темная точка росла. Конечно, водитель бы стреляным воробьем и ехал, выписывая по полю умопомрачительные зигзаги, как слаломист на спуске.
– Медленно он тащится, – заключил Герд.
Машина и на самом деле ползла как черепаха. Русский снаряд настиг ее где-то в центре покрытого снегом поля. Разрыв пришелся как раз у самого двигателя. Рвануло как положено – когда дым рассеялся, мы увидели, что от машины осталась груда металла. А водителя силой взрыва вышвырнуло на снег. Мы видели, как он поковылял на перевязочный пункт. Так что с ужином нам пришлось распрощаться. А вот второй автомобиль добрался благополучно, но уже когда стемнело.
На следующий день явился адъютант.
– Здесь, на линии фронта, нужны только двое! Остальные могут отправляться в службы обеспечения дивизии. Сами решите, кто именно здесь останется!
Мы бросили жребий. Герд с Лойслем остаются, а мы – Вернер, Альберт и я – убираемся.
К полудню мы прибыли к тыловикам дивизии и, осмотрев машины, направились доложиться шпису.
– Чудненько, – ухмыльнулся тот. – Немедленно в распоряжение Эвальда на чистку картофеля!
Недовольно ворча, мы направились куда приказано. К вечеру мы устали – всю вторую половину дня куда нас только не гоняли. Нет, на передовой все же как-то ловчее. А вот когда шпис приказал готовить личное оружие к осмотру, мы поняли, что это предел.
Едва забрезжило утро, как мы кинулись к Эвальду, чтобы тот направил нас развозить утренний кофе на позиции. Эвальд, свято уверовавший в то, что распоряжение исходит от шписа, не имел ничего против. Мы старались смыться как можно быстрее – не дай бог, шпис явится, и вся наша версия рухнет. Мы нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
– Эвальд, побыстрее никак нельзя? Уже пора ехать!
– К чему такая торопливость? – недоумевал он, покачивая седой головой. Нет, ему точно чувство юмора не занимать! Стоит подвалить сюда шпису, как наш план накроется медным тазом. Наконец термосы были наполнены, и мы, взвалив их на спину, отправились к передовой.
Потом Эвальд рассказал нам, как бесился шпис, убедившись, что мы улизнули без его ведома. А уже на передовой мы явились к адъютанту. Долгий вышел разговор: в конце концов, мы уговорили адъютанта и спокойно вернулись в свою только что оборудованную землянку на кожаную софу. И к окну поближе.
Несколько дней спустя – я только что вернулся от связистов, первоклассно обставивших землянку, – русские возобновили обстрел. На этот раз снаряды ложились в опасной близости от их землянки, и я предпочел вернуться в нашу хоть куда менее уютную, но зато куда более безопасную. Я уже почти добрался до нее, как вдруг прогремел взрыв, а меня взрывной волной швырнуло внутрь, не успел я даже откинуть одеяло на входе. Снаряд угодил аккурат в землянку связистов! Двое были убиты и несколько человек ранены – таков был итог. Меня трясло как в лихорадке, пришел я в себя лишь после основательного глотка шнапса.
Примерно в 20:00 Альберт объявил:
– Гельмут, давай со мной. Я тут одну деревеньку присмотрел на нейтральной полосе, где до сих пор разгуливают курочки!
– Я не против разнообразия ради.
И мы отправились в путь. На посту боевого охранения 2-й роты мы сказали, что, дескать, направлены на «особое задание», и от нас сразу отстали. Вскоре мы уже добрались до вышеупомянутой «деревеньки на нейтральной полосе». Большинство домов были разбиты в щепы, но несколько остались.
– Ты смотри будь повнимательнее – здесь иваны тоже шляются, – прошептал мне Альберт.
– Кому ты говоришь? – буркнул я в ответ.
Мы как патруль подошли к стоящему поодаль сараю. Вошли внутрь. Луч карманного фонаря выхватил из полутьмы сидевших на шесте довольно жалких созданий. Альберт раскрыл приготовленный мешок, схватил одну из куриц и проворно сунул ее туда. Остальные так расквохтались, что, наверное, в Москве было слышно.
– Альберт, знаешь, сейчас они всю Красную армию сюда своим квохтаньем призовут! Так что давай-ка делать ноги!
– Какой прок нам от одной-единственной птички, Гельмут?
И тут же повалился наземь, успев схватить еще одну курицу. Я тоже, не желая отстать от товарища, сунул в рот фонарик и заграбастал третью по счету птицу. Тут же в мешок. И… тут началось. Квохтанье кур подняло всех собак в округе. Пора было срочно убираться подальше.
Не успели мы добраться до 2-й роты, как позади началась стрельба.
– Вот дьявол! Едва смылись! Теперь главное – чтоб не сцапали!
Совершенно ни к чему было нарываться сейчас на начальство. Стрельба, в конце концов, затихла. Конечно, для прицельной стрельбы было темновато, но курица квохтала и билась в мешке, видимо предчувствуя свою горестную участь. Альберт решил положить этому конец. Все как на мази! Мы благополучно вернулись на «виллу», а все остальное предоставили Лойслю. Одну куриную ножку мы отослали нашему Старику.
20 ноября период отдыха для нас, мотоциклистов-посыльных, кончился. Уже не было нужды охранять левый фланг дивизии. И мы по тряской, словно стиральная доска, дороге отправились в Городище. Я должен был ехать в дивизию, где меня продержали аж целую неделю. В результате я вернулся к своим уже в Истре, небольшом городке при Новоиерусалимском монастыре на берегу Истры. Было это 26 ноября1.
Я ехал через лес; когда он наконец кончился, я различил на огромном заснеженном поле деревню. Издали она мне понравилась. Поднимавшийся из труб дымок соблазнял мыслями о тепле, еде и отдыхе. А после долгого пребывания в дивизии я ничего не имел против отдыха.
Указатель сообщил мне дорогу к командному пункту, и вскоре я увидел Вернера, Альберта и Лойсля. Все трое с печальным видом застыли перед каким-то домом.
– Что это вы словно в воду опущенные? – волнуясь, спросил я.
– Герд погиб, – хрипло доложил Вернер.
Я так рвался встретиться со своими товарищами, а тут на тебе! Огорошили!
– Как это произошло?
Немцы взяли Истру 25 ноября.
– Видишь вон тот мостик на дороге? А слева от него деревья? Так вот, Герд наехал на мину в двух шагах от этого моста.
Выяснилось, что Герда направили за саперами. До Герда по этому мосту ездили все кому не лень – и ничего. А вот его угораздило. Просто верить не хотелось, что он вот так глупо мог погибнуть.
– Взрыв был слышен даже здесь, – продолжал Вернер. – Мы тут же на мотоциклы и помчались туда. Жуткое зрелище, надо сказать. Все тело сплошное мясо. Представить страшно, какую дикую боль он испытал, ужас прямо… Но ему уже ничем нельзя было помочь – мы просто ходили вокруг как заведенные, и все. На мгновение он пришел в сознание. Альберт упрашивал санитара вколоть ему что-нибудь обезболивающее. И тот уже стал рыться в сумке, но тут адъютант отозвал его в сторону и сказал: «На кой вам черт? Он все равно конченый!» Разумеется, это адресовалось только санитару, но вышло так, что и мы услышали. И знаешь, Гельмут, нам было до жути обидно такое слышать. А Герд. Герд. Просто от судьбы не уйдешь. Война есть война. Нам сразу стало ясно, что долго он не протянет, хоть в госпитале, хоть где – тут и медики ни к чему. Но скажи: зачем этому уроду понадобилось говорить такое при нас? Ни Хильгер, ни Андрае такого бы себе никогда не позволили. А для этого недоноска ты человеком становишься только тогда, когда тебя произведут в офицеры.
Бог ты мой, как же все плохо. Отвратительно! Да, мы в этом человеке, в адъютанте, не ошиблись!
– К счастью, Герд сразу же и умер. И не услышал сказанного в его адрес. Я удерживал его голову, это было просто невыносимо. И Альберту с Лойслем тоже.
Вернер исчез в избе, бормоча про себя проклятия в адрес войны. Мы тоже зашли, погруженные в свои мысли. Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не дать в морду нашему адъютанту.
В тот же день Герда похоронили. Прижав к груди каски, мы попрощались с ним. Он был настоящим товарищем для нас всех. И никогда нам уже не услышать его трелей на губной гармошке; когда Вернер играл на гитаре, Герд всегда ему аккомпанировал. Его суховатые и всегда бьющие в точку комментарии… Как нам будет их не хватать!
– Спи спокойно, Герд, наш верный товарищ из Рура!
Нашими новыми хозяевами оказались двое русских. Пожилой отец и дочь. Старик когда-то был учителем и жил в последние перед войной годы на крохотную пенсию, дочь тоже была учительницей. Оба сразу же заметили нашу подавленность. Впрочем, должен сказать, как и большинство русских в это время. Оба немного говорили по-немецки. В России тогда немецкий язык был в школах самым распространенным иностранным языком. Так вот, они понимали, что мы расстроены не на шутку, и все время пытались нас отвлечь. В ходе продолжительных бесед с ними мы все больше и больше узнавали о большевизме, многое для нас было просто откровением.
Ни Вернер, ни я не могли спать. Мы снова решили дойти до могилы Герда. Солдаты из взвода связи успели подровнять могилу. Каска Герда с двумя рунами ЗИГ на боках смотрела прямо на запад – на Германию. Мы всегда старались именно так расположить могилы павших товарищей, если местность позволяла. Долго молча простояв около могилы, мы на прощание отсалютовали и ушли.
Деревенька эта, за исключением трагедии с Гердом, оказалась вполне тихой и пригодной для жизни. Батальон ждал распоряжений. А измотанные боями бойцы просто наверстывали упущенное – спали. На улице никого не было, за исключением боевого охранения и изредка проезжавших патрульных. Наш хозяин-учитель рассказал нам, что до войны сюда многие москвичи приезжали на воскресный отдых. Потом мы узнали, что почти во всех домах мебель была, по сути, одинаковой. И вообще, жили здесь весьма и весьма скромно.
Ночь выдалась на удивление тихой, спокойной. Мороз, к которому мы уже успели привыкнуть, напротив, действовал на нас отрезвляюще во время посещения могилы Герда. Да, удар от потери боевого товарища оказался сильнее, чем мы думали.
Прохаживаясь по деревне, мы зашли и в школу. Как ни странно, нас почему-то влекло именно туда. Мы уже успели накопить достаточно различий между Германией и Россией и постоянно размышляли на тему русских, и как граждан своей страны, и как личностей. Если позволяло время, будь это в землянке или же в деревенском доме, дискуссии на эту тему не прекращались и зачастую затягивались очень и очень надолго. Мы широко раскрытыми глазами смотрели на эту страну!
Так вот, зашли мы в школу и снова были поражены тем, насколько глубоко внедрился большевизм в воспитательную систему. Как мы уже не раз убеждались, в СССР и на Украине, и в России сельские школы содержались в более или менее хорошем состоянии. А однажды мы увидели в одной из школ такое количество наглядных пособий, что и глазам не поверили – и все это в какой-то безвестной деревеньке! Здесь было прекрасное оборудование для проведения опытов по физике, химии, микроскопы, проекторы для диапозитивов и кинопроекторы, карты, удобная мебель и так далее и тому подобное. Причем этого школьного оборудования с избытком хватило бы на приличную городскую школу[21].
Везде мы видели и репродукторы. Но все дело в том, что правом их включения было наделено лишь начальство. А радиоприемник был один. Поэтому простые люди не имели возможности слушать зарубежные программы. В школах были и библиотеки. И это наводило нас на размышления. Разумеется, многое, очень многое говорило в пользу преимуществ Германии, однако, если речь шла о школах, тут русские намного опережали нас! Переполненные впечатлениями, мы вернулись на свою квартиру.
Затишье вскоре закончилось. Полетели приказы, распоряжения, указания, директивы. Мне предстояло отправиться в кампфгруппу – боевую группу 10-й танковой дивизии; Лойсль поехал в службы обеспечения – к тыловикам. Альберт с Вернером остались с посыльными батальона.
Во второй половине дня я прибыл в деревню, куда меня направили. Догоравшие хаты, подбитые русские и немецкие танки свидетельствовали о трехдневных боях за этот населенный пункт. 10-я танковая дивизия одержала победу. Я доложил о прибытии, передал необходимое и покинул КП. Темнело быстро – шел ноябрь. К тому же и линия фронта менялась чуть ли не ежечасно, и мне не светило оказаться в русском плену, тем более под Рождество. Я был бы далеко не первым мотоциклистом-посыльным, который, заблудившись, угодил в лапы русским. В этом снегу мне все равно ни за что не удалось бы уйти от них. Лейтенант направил меня переночевать в частично уцелевший дом, где ночевали и танкисты – два экипажа.
По танкистам было видно, что они еще никак не могли оправиться от боев. Их черная форма представляла собой нечто трудноописуемое. К тому же, спасаясь от холода, они нацепляли на себя даже русское обмундирование. Это было под Москвой явлением повсеместным – войсковой подвоз осуществлялся крайне нерегулярно.
Мы быстро сошлись, в особенности после того, как я пустил по кругу фляжку со шнапсом. Танкисты в ответ пожаловали кусок свинины. Разумеется, мясо поступило к ним отнюдь не по официальным каналам снабжения. Лишь один бледный как смерть танкист отчего-то сразу невзлюбил меня из-за моей принадлежности к СС.
Нам постоянно приходилось сталкиваться с упреками в свой адрес, что, дескать, вы там у себя в СС и питаетесь лучше, и вообще, вы – «любимчики Адольфа». Не говоря уже о вооружении. На самом деле более новое и совершенное оружие поступало к нам потому, что именно нас и кидали во всякие «горячие точки» и на самые опасные участки фронта[22]. «Пожарные команды», ударные дивизии – вот кем мы были. Кроме того, элитные армейские дивизии, такие как «Гроссдойч-ланд» («Великая Германия») или «Фельдхернхалле», оснащались вооружением и техникой не хуже эсэсовских. Но называть нас «любимчиками Адольфа» – это было уже чересчур. Вообще-то всегда и везде любимчиков холят и лелеют, а не бросают на убой в самое пекло. И потом – все дивизии ваффен СС всегда сражались в составе армий вермахта и получали приказы от вышестоящего командования – во всяком случае, в России в 1941–1942 годах было именно так! А что до кормежки, так мы с вермахтом хлебали из одного и того же котла.
– Назови мне хоть одного интенданта, который официально заявил бы, что, дескать, да, в СС рационы солиднее и калорийнее. Не назовешь! Потому что нет такого в природе! А раз нет, тогда нечего и воздух сотрясать! Ты на меня лучше взгляни! Чем я от тебя отличаюсь? Чем моя форма отличается от твоей?
Разумеется, у нас были кое-какие преимущества в сравнении с вермахтом. В первые годы войны большинство частей и подразделений СС комплектовалось на добровольной основе. Основной личный состав – от 17 до 19 лет. Может, именно это следовало бы считать «особым фактором» наших войск? Ведь молодежь куда быстрее обучить, причем обучить, как говорится, с нуля, чем старых военнослужащих. Новые методы боевой подготовки и выучки предусматривали такие категории, как «войсковое товарищество», то есть некий корпоративный дух, еще более укреплявшийся с прибытием в СС добровольцев из других стран. Для нас было совершенно безразлично, кто нами командует – норвежец, француз или кто-нибудь еще; как было безразлично, откуда родом твой боевой товарищ – из Дании, Бельгии, Голландии или даже Швейцарии. Главное – каков этот товарищ! И что самое удивительное, не было никаких писаных инструкций или наставлений относительно обращения с волонтерами из других стран, во всяком случае, на низовых уровнях ни о чем подобном и слыхом не слыхивали. Все шло своим чередом, в известной степени стихийно. Потому что у наших боевых товарищей, нередко с трудом понимавших по-немецки, было с нами одно общее: они стремились не дать большевикам и большевизму расползтись по Европе. Мы представляли собой истинно европейские вооруженные силы, я сомневаюсь, что когда-нибудь нечто подобное возникнет вновь.
В конце концов, с танкистами все было лучше некуда. Они откуда-то притащили шнапс, и мы стали горланить песни, да так, что стены дрожали!
Едва начался новый день, как танкистов подняли по тревоге. Ну, а я… никаких дел у меня здесь не оставалось, и я отбыл.
Некоторое количество единиц техники батальона было переброшено на солидно укрепленные восточные окраины Истры и на очень важную стратегическую дорогу на подступах к Москве. Связники докладывали о том, что батальон вновь брошен в бой. И ждали дальнейших распоряжений. Истра была взята (25 ноября) подразделениями пехотного полка СС «Дойчланд».
Тактический знак батальона до сих пор висел на расхлябанной двери полуразвалившегося дома. Я вошел доложить о прибытии. А откуда взялся этот унтерштурмфюрер? Я уже собрался сказать, что, мол, ошибся подразделением, и выйти, но тут офицер заговорил со мной:
– Кто вы такой и что вам здесь понадобилось?
Докладывая о том, кто я такой, я приглядывался к этому офицеру. Не то чтобы у нас было принято разглядывать каждого вновь прибывшего под микроскопом, но все равно на них невольно обращаешь внимание. Ведь от этих людей как-никак зависела наша судьба: либо нас будут просто «расходовать», либо обращаться с нами бережно. Многие офицеры этого не понимали, в итоге приходилось расплачиваться весьма дорогой ценой.
Этот новенький – унтерштурмфюрер – вроде внушал доверие. Выяснилось, что у нас новый адъютант батальона, от прежнего решили избавиться, и я вскоре узнал, каким именно образом. Унтерштурмфюрер Бух – так звали нового адъютанта – приказал мне ждать на улице рядом с машиной, чтобы потом ехать за ним. День выдался солнечным, солнце освещало снег, да так ярко, что пришлось надеть солнечные очки. Никогда не забуду тот день. Почему? Все по порядку.
Я стоял, прислонившись к мотоциклу, и чесал языком с водителями грузовиков. Они мне рассказали о неприятностях, постигших командный пункт батальона. Говорили об убитых и раненых. Пока мы судили да рядили, нас атаковали зашедшие со стороны солнца русские бомбардировщики. Мы как зачарованные смотрели, как распахиваются их бомболюки. Я мгновенно прикинул угол падения – выходило, что бомбы лягут на дорогу. Кто-то из шоферов кинулся к дому укрыться.
– Не смей! Давай назад! Не туда! На поле!
И побежал через поле. Несся я так, как чемпион мира по бегу Пааво Нурми. На долю секунды предугадав первый взрыв, я шлепнулся в снег. Мощнейший взрыв сотряс землю, потом еще один, у меня даже дух перехватило.
«О дьявол! – мелькнула мысль. – Ты столько уже прошел, и теперь погибать вот так – по воле случая?!»
К моему изумлению, вой и грохот тут же прекратились. Лежать в снегу пришлось недолго. Я поднялся. Осмотрелся. Оказывается, я залег как раз между двумя свежими воронками, куда только что упали русские бомбы. Я был на волосок от гибели.
Но большинство бомб врага упало именно на дорогу. И на нее теперь было страшно смотреть. Отовсюду подбегали солдаты и подбирали раненых. Слава богу, хоть убитых немного. Я принялся искать свой мотоцикл и… не находил его. Машина исчезла, понимаете, исчезла! Испарилась! На том месте, где еще пять минут назад стоял мой BMW, зияла огромная воронка. Лишь по нескольким кусочкам металла я определил, что это был мой мотоцикл.
Вот и все. Мой драгоценный мотоцикл, мой любимый и верный товарищ BMW пал смертью храбрых. Теперь мне больше не сесть на него, ему уже не отмерить эти несчастные несколько километров, остававшиеся до Москвы. Размышляя о машине, которой лишился, я совершенно не думал о том, что и сам едва избежал гибели. Меня буквально с ума сводила мысль о потере машины. Я даже на ногах стоять не мог – колени дрожали. И решил сесть.
Усевшись на пустую канистру, я безучастно уставился на воронку. Не знаю, поймет ли кто охватившие меня тогда чувства. Ведь я исколесил пол-Европы на нем, я даже толком и не помнил сколько – спидометр давно играл чисто декоративную роль.
Кто-то резко затормозил. Возле меня возник Вернер. Он прибыл на машине с коляской. Ему нужно было доставить кого-то из тыловиков. В двух словах я объяснил, что произошло.
Дружески хлопнув по плечу, Вернер попытался успокоить меня:
– Ничего, ничего. Уж лучше мотоцикл, чем тебя. Давай-ка забирайся на мой!
Я доложил адъютанту о постигшем меня несчастье, тот разрешил ехать с Вернером. Ну а Вернер ввел меня в курс дела насчет того, что произошло на КП.
Командиров рот вызвали к Старику. Еще до начала совещания всех связных выставили прочь. Из соображений секретности, видимо. На их счастье! Те едва успели отойти на несколько шагов, как вся изба содрогнулась от страшного взрыва и рухнула. Снаряд прошил стену помещения, где собрался наш «мозговой трест». Никому из офицеров не удалось избежать, как минимум, ранения. Посыльные тут же бросились к избе и стали вытаскивать самых тяжелых через перекосившееся окошко. Изба уже пылала, как свечка. Была срочно вызвана санитарная машина, и, надо сказать, прибыла она без задержки – раненых погрузили и отправили куда следовало.
Самым занимательным было то, как решили обойтись с нашим обожаемым адъютантом батальона. Ну, тем самым, который столь презрительно высказался о смерти Герда. Несмотря на все вопли, им решили заняться в последнюю очередь – вытащили только после остальных офицеров. Видимо, по выражению лиц посыльных он все понял. И тут же заткнулся. А санитарная машина уже и без него была битком забита. Вернер доставил оберштурмфюрера Забеля на перевязочный пункт в коляске своего мотоцикла. Мы о нем не горевали!
Для меня было яснее ясного – я остаюсь со своими! Свободно владевший русским языком Альберт постоянно бывал при Старике. И практически не вылезал из командирской машины. Я остался с Вернером, у которого был мотоцикл с коляской.
Мы прекрасно ладили друг с другом. Чувство локтя помогает пережить все ужасы войны. А о товариществе имеет право судить лишь тот, кто в первую очередь думает не о себе, а о своем товарище. А все остальное – трата слов! Мы нечасто употребляли это столь распространенное слово – «товарищество». Потому что для большинства солдат это было нечто само собой разумеющееся.
Мы составляли тройку: наш мотоцикл с коляской («Цюндапп-750»), Вернер и я. Кто желал, тот и садился за руль. Лойсль тоже ездил на мотоцикле с коляской вместе с молодым солдатом-стрелком, последний был и запасной водитель. Лойсль постоянно мотался между штабом дивизии и батальоном. Теперь на наши с Вернером плечи легли все поручения, раньше приходившиеся на шестерых посыльных на мотоциклах без колясок и на двоих, у которых были машины с коляской. Но и численность батальона сильно сократилась, так что мы вполне успевали везде.
Хотел он того или нет, гауптштурмфюрер Клингенберг все же загремел в тыловой госпиталь – настало время всерьез заняться больным желудком. Замещал Клингенберга гауптштурмфюрер Тиксен. Похоже, Тиксен еще не вполне оправился от того, что произошло на КП. Какое-то время ходил, опираясь на палку. И напоминал нам прусского короля Фридриха II Великого.
Мы были свято убеждены, что парад победы на Красной площади в Москве – дело считаных дней. Атаки происходили ежедневно. Мы методично отбивали у иванов одну деревню за другой на участке между Истрой и Москвой. Мы каждый день считали остававшиеся до Москвы километры – 40, 35, 30… Господи, знай мы все наперед!
Охватившая было нас всех депрессия после одного боя, в котором нам пришлось поучаствовать в снег и мороз и без соответствующего зимнего обмундирования, улетучилась без следа благодаря успешному развитию наступления на Москву. Мы первыми вошли в Белград, ну а почему бы не въехать парадным маршем в Москву? Разумеется, все кругом ныли и ворчали, как и прежде, но, несмотря на нытье и ворчание, в воздухе витал дух скорой победы.
Операции теперь, причем успешно, совершали настолько малочисленные группы, что наш инструктор по тактике лишь криво улыбнулся бы, расскажи мы ему об этом.
Когда заканчивались боеприпасы, мы выбивали русских с позиций саперными лопатками, кинжалами и прикладами винтовок. Русские с ужасом взирали из прорытых в земле нор, как мы вдруг словно ниоткуда появляемся на своих мотоциклах. Пока какой-нибудь там Гриша из Казани или Иваново приходил в себя от изумления, мы спрыгивали с наших машин, и ему ничего не оставалось, как поднять руки. Знай этот Гриша, что у нас было по обойме патронов для винтовки, да еще, может быть, пол-ленты для пулемета, он повел бы себя по-другому, но он не знал, поэтому и предпочитал сдаться в плен[23]. Девиз мотоциклетных частей – «Дерзость плюс скорость равняется победе» – был актуален, как никогда прежде. Мы не сомневались, что уже к Рождеству погреем озябшие ноги где-нибудь в Кремле у «папы Сталина»!
1 декабря батальон вышел к леску около Коётова (так у автора, определить не удалось. – Пер.). Стрелки спешились и, разомкнувшись, стали наступать на деревню. Приказов не требовалось. Каждый день одно и то же! Мы уже назубок знали, как нам действовать! Гауптштурмфюрер Тиксен, прихрамывая, шел впереди с палочкой. Вернер со мной в коляске осторожно пробирался за Тиксеном. Мы уже не обращали внимания на то, что идти в атаку на мотоциклах вместе с пешими стрелками для нас небезопасно.
Зато мы хорошо знали, что сразу же после взятия этой деревни Тиксен станет криком призывать к себе мотоциклистов-посыльных. Так что лучше уж не терять его из вида. Не дай бог, еще придется ему и не раз, и не два крикнуть: «Посыльные!» Конечно, ничего не мешало и нам спешиться, но обычная заурядная лень заставила нас не слезать с машин. Все равно – обернись эта атака не в нашу пользу, так или иначе пришлось бы бежать к мотоциклам и уже верхом на них уносить ноги.
Русские отчаянно пытались удержать позиции, сдержать наш натиск – куда там! То тут, то там кто-нибудь из наших падал как подкошенный ничком в снег. Самое время было слезать с мотоцикла. Потому что приближаться к деревне на них вплотную было равносильно самоубийству. Вот мы и оставили машину в какой-то ложбинке и стали пробираться вперед за нашим Кришаном.
Мы все ближе и ближе подходили к домам. Раздавались разрывы ручных гранат, пулеметчики с ручными пулеметами короткими очередями вели огонь. Тиксен палкой показал на одну из изб, засевшие в которой русские яростно отстреливались. Пулеметчики сразу же отреагировали на сигнал гауптштурмфюрера. Один унтершарфюрер, пробравшись к хате, швырнул в окошко связку гранат – крыша дома чуть приподнялась и снова опустилась. К 13 часам деревня была в наших руках.
Пока стрелки прочесывали деревню, мы с Вернером направились к деревянным ящикам, сложенным около горящего дома. Вернер уже пригнал мотоцикл, делать нам было особенно нечего, и мы, сдвинув на затылок каски, широко расставив ноги, глядели, что делалось вокруг. В тыл гнали группу взятых в плен русских, в общем – обычная картина, как только мы чем-то овладевали. Пылавшая хата приятно грела задницы, иногда приходилось даже отодвинуться к ящикам – так припекало.
Наш Кришан, как мы прозвали его, втихомолку ковылял по главной улице. Видя, что мы сидим сложа руки, остановился, обреченно покачал головой и метров с тридцати крикнул:
– Вы совсем рехнулись? Спешите первым поездом на небеса отправиться?
Солдаты вокруг только усмехнулись. Вернер пробурчал про себя что-то весьма неприличное в адрес гауптштурмфюрера. И тут мой взгляд упал на эти самые деревянные ящики. Поняв, что в них, я, наверное, побелел как снег. Толкнув своего приятеля в бок, я заорал что было мочи:
– Прочь отсюда! Уходим!
И мы бросились наутек. Когда мы удалились на почтительное расстояние, до Вернера дошло, в чем дело. Это были ящики с боеприпасами! Оставшиеся от русских ящики с боеприпасами! Причем лежали они почти вплотную к огню. А мы придремать надумали в двух шагах от них! Очень скоро и на самом деле рвануло.
В ту же ночь нас разбудила стрельба. Выскочив на улицу, мы увидели, что деревню атакуют русские, каким-то образом проскользнувшие через наши посты боевого охранения. После непродолжительной стычки со стрельбой, перешедшей в рукопашную схватку, покой был восстановлен, можно было досыпать.
Следующим пунктом назначения было Жжёново. Мы приближались к Москве. Утром 3 декабря мы подошли к Роджествине (Рождествено. – Ред.), без боя заняв село, мы заняли там оборону. Широкое, покрытое ослепительно-белым снегом поле протянулось на восток до леска, скрывавшегося в морозной дымке зимнего дня. За этим леском начинались пригороды Москвы[24].
Деревянные дома выстроились вдоль дороги до самого спуска. Нам поставили задачу охранять прямую как стрела дорогу на Москву[25].
Вместе со связными роты мы забрались в один из небольших домов. Одни дремали, другие спали. Взвод связи соорудил временную землянку под командный пункт. Стоял пронизывающий холод. Сколько градусов? Этого мы просто не знали, но чувствовали – в последние дни стало значительно холоднее. Поговаривали о минус 30–40 градусах[26]. Никакого зимнего обмундирования до сих пор не поступало. Да и как оно могло поступить? Для нас оставалось вечной загадкой, как тыловикам удавалось подвозить за несколько сотен километров горючее и боеприпасы. Конечно, случались и перебои, но для мотоциклов горючее мы находили всегда.
Мне на дороге часто встречались грузовики войскового подвоза. По моему мнению, водители, вынужденные в таких условиях перевозить все необходимое для армии, невзирая ни на снег, ни на холод, ни на слякоть, ни на ужасающие дорожные условия, никакими тыловиками не были. Потому что от них нередко зависело, выживут их товарищи на передовой или погибнут. И не от них зависело отсутствие у нас зимнего обмундирования. Его не было вследствие допущенных на самом высоком командном уровне ошибок в планировании. Не нужно быть офицером-генштабистом, чтобы знать, что в России зимой довольно холодно! И нечего было сетовать на то, что, дескать, именно в этом году зима выдалась на редкость холодной даже для России[27]. В письмах от родных мы читали, что по всей Германии организуется сбор теплой одежды для войск Восточного фронта и что все, кто мог, отдавали самые теплые вещи. Но для нас лично эта помощь явно припозднилась. Дело в том, что первые партии теплой одежды стали прибывать на фронт лишь в январе, когда обморожения приняли размах эпидемии.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.