Глава V Кое-какие воспоминания о снайпинге

Глава V

Кое-какие воспоминания о снайпинге

Когда я впервые увидел окопы 1-й армии, мне прежде всего бросилась в глаза разница между ними и окопами 3-й армии. Последние, вырытые французскими войсками, представляли из себя глубокий ров, с низким бруствером. Местами они были устроены в глинистой почве, но большей частью в известковой. Такая почва сильно затрудняла наблюдение, так как отражение света от белой почвы вызывало некоторое колебание световых лучей. Кроме того, в 3-й армии местность была волнистая, что давало почти всегда возможность найти какое-либо удобное для наблюдателя возвышение за линией окопов. Для таких наблюдательных постов мною был сконструирован двойной переносный щит в виде большого треугольника; отверстие для бойницы в задней плоскости закрывалось стальной задвижкой. Последняя давала хорошее укрытие от неприятельских выстрелов, ибо даже если пуля попадала в отверстие в переднем щите, она ударялась в стальную задвижку, и только в весьма редких случаях — примерно в одном из 20 — противнику удавалось выстрелить по оптической линии наблюдения. Таких щитов было много в 3-й армии, но местные условия в 1-й армии делали применение их здесь почти бесполезным.

1-я армия занимала участок непосредственно к югу от Армантьера и до возвышенности Вими и, позднее, почти до Арраса; но в то время, о котором я пишу, участок не достигал еще последнего пункта. Весь северный сектор участка лежал в совершенно плоской равнине, и окопы здесь были очень неглубокие, вследствие высокого уровня грунтовых вод, так что в этих местах первенствующее значение имела высота бруствера. При таких условиях пространство позади линии окопов не давало никаких наблюдательных пунктов. Так было в северном секторе; южный же пересекал угольный район, с разбросанными кучами пустой породы и остатков разрушенных артиллерией построек. Пользоваться разрушенными постройками в северном секторе было бы безумием, так как те из редких построек, которые находились в достаточной для наблюдения близости от передовой линии, подвергались частому обстрелу артиллерией и пулеметов. Южнее же, постройки встречались в большем количестве и потому могли быть использованы. Но как общее правило, я придерживался такого мнения, что помещать снайперские посты в строениях или деревьях неправильно. Когда противнику удавалось найти такой пост, то разрушить его было очень легко. Разрушить нетрудно и пост в более открытой местности, но найти такой пост гораздо труднее, и во всяком случае лучше попасть под артиллерийский огонь на открытом месте, чем в здании, так как в последнем случае грозит опасность еще от разрушения стен.

Таким образом, организатор снайпинга, в силу местных условий, сталкивался в 1-й армии с особыми задачами, которые менее чем где-либо благоприятствовали успешному проведению работы.

Мои знания, зиждившиеся на опыте, приобретенном в окопах 3-й армии, пришлось приспособить к местным условиям. Задачи существенно изменились, но годичное пребывание почти во всех частях нашего фронта подсказывало мне разные планы и выходы из нового положения. Тем не менее, на участке Фокиссар — Нев — Шапель устройство бойниц в бруствере было почти неразрешимой проблемой, до изобретения упомянутых в одной из предыдущих глав «щитов Грея». Последние оказались полезными сразу же, и с момента начала их применения, установка бойницы в самом бруствере была здесь даже легче осуществима, чем в каком-либо другом месте наших позиций. Иногда встречались на протяжении фронта так называемые «плохие места», где противник, вследствие местных топографических условий, имел какое-либо преимущество на своей стороне. В таких местах нашим снайперам приходилось удваивать свои усилия и все же противник оставался тернием в нашем глазу. В других местах, в свою очередь, наши позиции были выгоднее, чем у немцев, и здесь нам скоро удавалось принудить их к пещерному образу жизни. В германской армии даже выходили приказы, чтобы на известных участках фронта свободные люди ни на минуту не оставляли своих блиндажей.

Наша работа наиболее затруднялась постоянными перебросками дивизий. Едва только дивизии удастся расположиться на данном участке и сорганизовать снайпинг, как она получает приказ перейти в другую армию, а новая дивизия, начиная работу сначала, почти всегда выдает противнику хотя бы часть старых постов. Это было неизбежное зло, но, помимо того, плохо обученная в отношении снайпинга дивизия всегда влекла за собой массу разной добавочной работы. Вообразите себе партию опытных охотников, охотящихся в каком-нибудь Шотландском лесу на крупную дичь. Партия внезапно заменяется компанией туристов, неопытных и неосторожных. В результате лес подвергается излишнему опустошению, убивается не та дичь, на которую охотятся, и, в конце концов, вся добыча уходит куда-нибудь в соседний лес. То же самое происходило и у нас, в отношении снайпинга, с той разницей, что наша дичь не только не убегала, а еще и отстреливалась с большим успехом.

Выхода из такого положения не было, но зато мы были счастливее в том отношении, что правый фланг нашей армии занимался канадским корпусом, стоявшим на одном месте в течение 15-ти месяцев и не трогавшим с места своих дивизий. В этом корпусе части, сменявшие одна другую, работали великолепно, и всюду господствовало полное согласие и взаимное понимание между снайперами сменяемых и сменяющихся частей. Снайпингом в корпусе заведовал майор Армстронг, известный охотник по крупным животным в Британской Колумбии и первоклассный снайпер.

Повторяю уже сказанное в первой главе, что мои суждения поневоле грешат односторонностью, так как мне приходилось смотреть на все глазами офицера, для которого разведка, наблюдение и снайпинг имеют наибольшее значение. К нам постоянно прибывали новые снайперы взамен выбывших из строя или назначенных на другие должности. Эти новички почти всегда были большие оптимисты, и им часто казалось, что они вредят противнику гораздо больше, чем это на самом деле было. Однажды был подслушан такой разговор:

«Здравствуйте, молодцы».

«Здравия желаем».

«Ну, что у вас хорошего?»

«Смит снял утром одного немца».

«Отлично! А почему вы это знаете?»

«Он вскрикнул, протянул руки вверх и упал назад».

Возможно, конечно, что оно так и было, но постоянное наблюдение показало, что лишь в самых редких случаях человек, убитый пулею в окопе, подбрасывает руки вверх и падает назад. Он почти всегда падает навзничь и сползает вниз (как писали древние греки: «И его колени ослабели»).

Мы скоро убедились, что только очень опытный наблюдатель был в состоянии при помощи телескопа безошибочно определить, был ли человек, в которого стреляли, убит или он только укрылся от выстрела; особенно в таких случаях, когда виднелась только одна его голова; но такое совершенство в наблюдении достигалось лишь людьми, обладавшими не только большим опытом, но и известной долей дарования. И здесь опыт охотника на крупных животных давал ключ к наиболее верному наблюдению.

Зверь, в которого стреляют, в случае промаха, на одно, два мгновения стоит совершенно неподвижно, раньше чем броситься бежать; застигнутый же пулей охотника он сразу же пускается в бегство; он или убегает непосредственно после попадания пули, или же падает замертво. Так, например: олень, когда сердце его прострелено пулей, сразу же начинает бежать, и падает замертво лишь в расстоянии около 25 саженей, тогда как после промаха он поступает, как выше описано.

В позиционной войне даже способному наблюдателю требовалось, много времени, чтобы научиться различать попадание от промаха, но было, понятно, много и таких наблюдателей, которые никогда не достигали такого совершенства в наблюдении. Я помню как, в одном случае, молодой снайпер сделал вывод в пользу удачного попадания из того факта, что будто бы немцы после выстрела громко вызывали носилки, но на вопрос — как по-немецки носилки, он замолчал и явно смутился; конечно, талант этого молодого снайпера после такого опыта быстро нашел себе применение в другой сфере деятельности.

Но в общей сложности, верность снайперского наблюдения была поистине поразительная. Был случай, когда снайперы 33-й дивизии донесли, что они видели цифру 79 на касках противника[20].

Это известие по команде дошло до Штаба армии, где к нему отнеслись со снисходительной улыбкой, так как по последним сводкам 79-й полк должен был находиться на русском фронте. Через день или два немцы на этом участке, воспользовавшись туманным утром, выслали дозор, который был перехвачен нашими разведчиками, два немца были убиты, и их каски доставлены нам. Оказалось, что наши снайперы были правы.

В той же дивизии снайперы однажды донесли, что они видели у немцев фуражки с белыми, желтыми и коричневыми околышами. Донесение вызвало сомнение, но заинтересовало в том отношении, что указывало на возможность смены пехотной части в окопе спешенными уланами. Но опять-таки верность наблюдения была вскоре подтверждена. Взятый пленный подтвердил, что люди его части, по приказанию свыше, закрыли свои кокарды на фуражках полосками материи, навернутыми на околыши. Многие из его товарищей для лучшей маскировки предварительно смочили свои полоски в кофе.

Упомяну, по справедливости, что в дивизии заведующий снайпингом был поручик Грей, и хорошая постановка дела снайпинга была его заслугой.

Существовал простой способ поверять точность наблюдения снайпера. Солдаты отдельных германских государств носили на фуражках две кокарды, одна под другой, повыше общеимперскую, а под ней — кокарду своего государства. Так, прусская кокарда — белая и черная, баварская — голубая и белая, саксонская — зеленая и белая. Эти кокарды величиною не более серебряного полтинника, с концентрическими цветными кружками. Целым рядом наблюдений, произведенных сотрудниками школы в 1-й армии и лучшими Ловатскими разведчиками, было установлено, что цвета кокарды можно различить с помощью самого лучшего телескопа Росса на расстоянии не более, как около 200 шагов, исключая, конечно, случаев наличия редких по благоприятности атмосферных и световых условий. Так что когда снайпер (который, понятно, знал, кто его противник) доносил о цветах кокарды на расстоянии больше, чем 200 шагов, было ясно, что его фантазия слишком пылка, чтобы допустить его дальнейшую работу в качестве наблюдателя.

Другая обязанность снайперов состояла в том, чтобы, так сказать, ослеплять противника. Когда немцы обстреливали какой-либо участок нашего фронта, их артиллерийские наблюдатели работали почти всегда где-нибудь в стороне, или на передовой линии, или за ней, смотря по местности, откуда и корректировали свою стрельбу. В таких случаях наши снайперы, располагаясь на обоих флангах обстреливаемого участка, разбивали перископы германских наблюдателей и тем самым ослепляли, одновременно заставляя их подвергаться большому риску.

Когда немцы стали платить нам той же монетой и разбивать наши перископы, мы стали высовывать из окопов поддельные модели перископов, которые, при расследовании входного и выходного отверстия пули, давали нам направление германских выстрелов и содействовали нахождению самих снайперов. Всякими такими способами нам удавалось находить, с самых первых дней, позицию любого снайпера, и раз пост уже был найден, существовало много способов для обезвреживания его.

Другое обстоятельство, часто привлекавшее наше внимание, была ружейная стрельба, производившаяся немцами периодически и, по-видимому, совершенно бесцельно, при которой они стреляли по разным предметам на нашем бруствере. Если бы такая стрельба происходила бы в сильный ветер, то можно было бы предположить, что немцы определяют величину отклонения пуль вследствие действия ветра; но так как стрельба происходила иногда и в тихую погоду, то мы пришли к заключению, что причина ее кроется в другом. Вскоре, работая совместно с разведкой, нам удалось установить, что подобные оргии ружейной стрельбы обычно совпадали со временем смены частей в окопах. Это был один из признаков, по которым мы узнавали, откуда «ветер дует».

Не менее интересно было изучать психологию снайперов разных национальностей. Англичане всегда отличались здравым рассудком, но были несколько беспечны и склонны бесцельно рисковать своею жизнью, высовывая свои головы совершенно ненужным образом, вследствие присущего им некоторого оптимизма. Даже смерть своих же товарищей не могла побудить их укрывать свои головы, за исключением разве только тех именно мест, где только что был убит кто-нибудь из их предшественников. Отвага, связанная с хладнокровием, считается великим достоинством каждого воина, но в такой тонкой игре, как снайпинг, между достигнувшими совершенства противниками, когда нельзя было уступить врагу лишнего очка, можно было желать поменьше такой беззаветной отваги и больше рассудительности.

Уэльские снайперы были превосходны, их 38-ая дивизия вела специальный снайперский журнал, и их заведующий, капитан Джонсон, был чрезвычайно способный человек. К началу 1918 года снайперы этой дивизии успели ликвидировать до 387 немцев в чисто позиционной войне.

Канадские, Анзакские и Шотландские полки все без исключения работали великолепно, причем некоторые из них проявляли агрессивность, сильно действовавшую на состояние духа неприятельских войск; Австралийцев, к сожалению, я по личному опыту не знал, но они всюду слыли за отличных снайперов.

Американцы также были отличные стрелки и очень любили свою работу, но на практике я сталкивался с ними лишь в школе и не имел случая наблюдать их работу на деле.

Про германцев можно сказать, что за немногими блестящими исключениями они в общей сложности были хотя и хорошие снайперы, но довольно не предприимчивы, притом по народностям некоторые были лучше других, например: баварцы лучше, пруссаков, однако, и некоторые саксонские части также имели первоклассных снайперов.

Я припоминаю одну из моих поездок в тот участок окопов, где против нас стояли саксонцы; наши ребята говорили о них, как о «славных парнях». Тем не менее, не советовалось выставлять хотя бы кусочек головы на ширину лба перед этими «славными парнями», так как они на самом деле были прекрасные стрелки. Мысль о «славных парнях» как-то застряла в моем воображении и вызывала в нем картину снайпера «Фрица», полного, солидного и осмотрительного мужчину средних лет, деловито сидящего со своей винтовкой за стальным щитом, не любящего рисковать и делающего свое дело с видом солидного и уважающего себя гражданина. Такое представление о германском снайпере, тучном и бородатом, было, однако, опровергнуто телескопом, в который я увидел самых отчаянных и грязных типов, каких только можно было себе представить. Мне думается, однако, что те снайперы, которые в начале войны выползали за свои окопы и обстреливали нас с нейтральной зоны, именно и принадлежали к категории таких, отчаянных юношей, и когда мы избавились от них, германский снайпинг свелся к более спокойному и осмотрительному ружейному огню из окопов.

В некоторых германских полках нас поражало умение снайперов устанавливать телескоп на фокусе и хорошо стрелять перед рассветом и в сумерки. Особенно это замечалось в лучших егерских полках, рекрутировавшихся, как я полагаю, главным образом, из районов Роминтенских или Гобертосских лесов, где находились большие императорские охоты и где большая часть людей состояла из бывших лесничих. Но что касается стрельбы на дальние расстояния и высшего искусства наблюдения, германские снайперы далеко отставали от наших ловатских разведчиков (скаутов). Это вполне естественно, если принять во внимание, что немецкие лесничие проводят добрую часть своей жизни в темных лесах, где они следят за малейшим движением красной дичи или дикого кабана. При таком плохом свете дичь заметна лишь на 75–100 шагов, или даже меньше, и в лучшем случае видно лишь подергивание ухом или движение рогов в кустарнике. Сравните полумрак леса со световыми условиями безлесных горных пространств Шотландии. Это соперничество телескопа с биноклем, в котором победителем каждый раз выходил телескоп. За время пребывания на фронте, за несколькими единичными исключениями, я никогда не видел у немцев телескопа, тогда как наблюдал сотни биноклей.

Но, конечно, самый лучший бинокль не выдерживает никакого сравнения с телескопом. Это знает каждый, кто пробовал сосчитать на охоте число разветвлений на рогах замеченного оленя. Мне стоило больших трудов убедить в этом некоторых из наших офицеров, привыкших к работе с биноклем. Как-то раз близ того места, где я работал в начале войны, на крыше замка стояла статуя рыцаря в латах с огромнейшей величины шпорами. Я неоднократно предлагал своим ученикам-офицерам, сторонникам бинокля, сосчитать количество зубцов на шпорах этого рыцаря, что им никак не удавалось сделать при помощи бинокля. Тогда я им передал свой великолепный телескоп Росса, и в течение всего вечера я только и слышал вопросы: «Где бы мне достать такой телескоп?»

Телескопический прицел значительно увеличивал и меткость стрельбы при плохом свете и давал возможность успешно использовать те ценные минуты после захода солнца, когда дневной свет гаснет и стрельба из обыкновенных винтовок по причине плохой видимости дает малодействительные результаты. Ночью обычные телескопические прицелы, конечно, непригодны. Но при помощи крупного телескопического прицела с 5-кратным увеличением, любезно предоставленного мне леди Грэхэм, некоторые из нас достигли площади рассеивания в 6 дюймов на расстоянии 150 шагов при лунном свете и даже при свете звезд нам удалось, один раз, получить рассеивание диаметром не более 2 1/3 дюймов. Я успешно пытался добиться того, чтобы правительство выпустило винтовки с подобными специальными прицелами для ночной стрельбы, исходя из того соображения, что непрерывное движение, происходившее в течение всей ночи за каждым окопом, должно давать массу хороших целей. Даже выдаваемые правительством винтовки давали хорошие результаты при ночной стрельбе, но действительность могла быть увеличена во много раз, если бы была возможность снабдить их для этой цели большими объективными стеклами[21].

На обеих сторонах сотни жизней были спасены, благодаря ветру, так как в окопах трудно судить о его силе, а цель, по которой стреляли, была обыкновенно не более чем полголовы, так что малейшая погрешность в оценке силы ветра влекла за собой промах. Раз пуля пролетала мимо самой головы немца, он лишь очень редко появлялся снова на старом месте.

Словом, снайпинг в передовых окопах, по определению полковника Лангфорда Ллойда, сводился к «искусству попадать в очень небольшой предмет, стреляя на вскидку при недостаточном для тщательного прицеливания времени».

В одном месте нашей линии окопов недалеко от Ошонвиля, какой-то германский снайпер нанес нам чувствительный ущерб. Трудно сказать, сколько наших солдат погибло от его руки, но число жертв было не малое. Он скрывался где-то за кучами земли, ржавой проволоки и мешков с песком, составлявшими опорный пункт немецкой линии. В этом месте мы разглядели 20 или 30 бойниц, из которых, по нашему соображению, он мог стрелять. Наша задача состояла в том, чтобы определить, которой именно из них он пользовался. Германцы применяли такой способ, чтобы ввести нас в заблуждение: на самых видных местах бруствера стояли стальные щиты, из-за которых они стреляли от времени до времени, хотя и редко. По-видимому, германцы рассуждали так, что 30 бойниц дают 30 шансов против одного, чтобы та из бойниц, из которой сейчас стреляют, находилась бы в момент выстрела под наблюдением наших снайперов.

^{Рис. 14. Телескопические прицелы. 1 — с перископической призмой Альдис. 2 — Винчестера. 3 — германский (ночной).}

С нашей стороны здесь не было ни одной бойницы, дававшей возможность обстрела того сектора окопа, в котором засел немец, а поэтому всякая попытка обнаружить место его расположения поневоле должна была производиться путем выглядывания за бруствер. А так как немец, наблюдая все время, выжидал лишь того момента, когда кто-нибудь с нашей стороны высунется, ясно было, что нам давалась возможность приподыматься и заглядывать за бруствер лишь на один-два мгновения сряду. В конце концов, одному из наших офицеров удалось заметить этого снайпера вблизи двух огромных стальных щитов, установленных почти на самом гребне бруствера.

Я уже сказал, что на нашей стороне не было соответствующей бойницы, а потому было приказано установить таковую, в течение ночи, как раз напротив этих двух больших щитов на немецком окопе. На другое утро, как только рассвело, германский снайпер выстрелил в нашу новую, нарочно открытую бойницу, которая тотчас же была закрыта. Ловушка была готова; офицер, которому было поручено ликвидировать снайпера, отошел по окопу 150 шагов вправо, в то время как его помощник, оставшийся на месте, высунул за бруствер конец черной палки, захваченной им случайно с собой. Офицер выстрелил по немецким щитам один раз и через короткое время еще раз. Немец, воображая, что противник стреляет из новой бойницы, еще раз выстрелил по ней и этим выдал себя, ибо дым из его винтовки сразу же указал место, откуда он стрелял. Большие щиты стояли лишь для отвода глаз, сам же снайпер лежал почти на ровном месте, за укрытием, искусно устроенным из куска перепутавшейся проволоки. Бойница тем временем была закрыта, и когда офицер перешел на новое место, откуда он мог хорошо видеть немца, вновь была открыта. Снайпер был лысый, видно было, как после выстрела его фуражка слетела с головы. Будучи обнаружен нами, сам того не подозревая, он был быстро обезврежен.

Можно было бы рассказать множество таких случаев, но впечатление от них довольно жуткое. Рано или поздно такая же судьба постигала всех вредных немецких снайперов.

Но обязанности снайпера менялись по мере продолжения войны. Первоначальная его работа преимущественно состояла в том, чтобы приостановить пагубное действие немецкого снайпинга, подчинив его себе, подавить его дух и несколько обеспечить жизнь своих собственных товарищей. Попутно шла и разведывательная работа. Позднее, когда самые способы ведения войны изменялись и работа снайпера приняла характер более открытый, полевой снайпер с избытком доказал свою ценность при наступательных действиях. Когда какая-либо из наших частей, наступая, занимала новый окоп, снайпер выползал вперед и, укрываясь в каком-нибудь углублении местности (обыкновенно, в воронке от снаряда) своим огнем препятствовал высовыванию противника из окопа до тех пор, пока его часть не закреплялась на новой позиции. В случаях, когда наступление задерживалось пулеметным огнем, дело снайпера было по возможности вывести этот пулемет из строя. Список снайперов, награжденных боевыми орденами, а также работа тысяч снайперов, имена которых оставались неизвестными, доказывают, насколько их деятельность была успешна. Выдающийся снайперский офицер канадского корпуса майор Армстронг однажды рассказывал мне, что один из снайперов Канадской дивизии, выведя из строя постепенно офицеров и прислугу, привел к молчанию целую 5,9-дм. германскую батарею, доблестное дело, достойное великолепного корпуса генерала Кэрри.

Но предметом преимущественного внимания снайпера все же был неприятельский пулемет. Когда укрытое расположение пулемета было обнаружено, или же он оказывался расположенным на открытом месте, обычно было достаточно одного снайпера, чтобы быстро вывести его из строя. Снайперу предъявлялись самые разнообразные требования. Ему необходимо было быть действительно первоклассным стрелком, опытным и точным наблюдателем, уметь правильно определить расстояние, свет и ветер. В полевой войне хороший снайпер убивал с полсотни немцев в один день, либо в роли стрелка, либо разведчика; его работа была в сто раз опаснее работы заурядного солдата. Если читатель этой книги знает кого-нибудь, прослужившего год или два в снайперском отделении батальона, да будет ему известно, что человек этот заслуживает чести и уважения.

По общепринятому мнению, германцы преимущественно устраивали свои посты в ветвях деревьев. Эти посты на деревьях были даже излюбленной темой наших иллюстрированных журналов, на самом же деле, высокие деревья дают скверные посты, и я редко прибегал к ним. Немецкие снайперы, наоборот, охотно располагались в подстриженных ивах, которых много было на участке 1-й армии. Я уже сказал, что мы не пользовались ими, но вскоре выяснилось, что немцам было приятно и лестно видеть, или воображать, что они видят, как английские снайперы падают с деревьев, и когда наши снайперы были на высоте своего призвания, и противник, следовательно, сделался очень осторожен, мы стали применять чучела, вздергивая их на деревья при помощи веревки, чтобы заставить этим германского снайпера забыть свою обычную осторожность.

В период полного развития снайпинга, обе стороны стали прибегать к всевозможным хитростям и уловкам, чтобы заставить противника подставить какие-нибудь цели. Но преувеличение в этом отношении влекло за собой опасность вмешательства минометов в эту борьбу, которую вели между собой снайперы.

Зимою иногда вереницы диких гусей пролетали над окопами, их появление неизменно сопровождалось бешеной стрельбой из всех наличных винтовок и пулеметов с обеих сторон, но, конечно, случаи попадания были весьма редки; может быть за все время войны всего штук 12 их случайно было убито.

Однажды, в бурный зимний вечер, один гусь был подстрелен нашими солдатами и упал за германской линией. На другое утро над окопом противника красовалась вывеска с английской надписью: «Премного благодарны», что действительно было досадно.

Рассказывали еще один такой случай, происшедший на фронте 1-й армии, где снайпинг достиг высшей точки развития в 11-м корпусе; незадолго до этого германцы заметно преобладали на этом участке, но с прибытием 33-й дивизии, положение дел резко изменилось.

Поручик Грей, обходя однажды окопы, заметил 5 куропаток, лежавших перед одним из солдат.

«Откуда они у вас взялись?» — спросил Грей.

«Я их убил».

«Я понимаю, но каким образом вы их достали?»

«Я выполз за окоп и принес, их сюда».

«При дневном свете и в виду у неприятеля?»

«Так точно, это совсем безопасно; немцы теперь не стреляют».

Конечно, дело не обошлось без основательной нахлобучки, но, тем не менее, случай сам по себе был характерен.

Однажды в 1915 году, я находился на вершине возвышенности № 63 за окопами, со своим телескопом, и случайно заметил вблизи себя важно расхаживавшего старого фазана. Вдруг в нескольких шагах от него разорвался снаряд, фазан не был задет осколком, но лишь оглушен; он стоял неподвижно и удивленно смотрел на дым, подымавшийся из воронки; в этот момент я мог бы свободно поймать его руками, но строгие приказы относительно сбережения дичи, с одной стороны, и возможность дальнейших разрывов — с другой стороны, заставили меня отказаться от этой соблазнительной мысли; постояв неподвижно несколько времени, фазан видимо пришел в себя и скрылся в ближайшем кустарнике.

Я всегда таил в себе боязнь, что, не смущаясь введением на войне удушливых газов, немцы могут начать применять охотничьи ружья с крупной дробью для обстрела нейтральной зоны. Если бы они это сделали, служба дозоров стала бы положительно ужасной, но немцев удержала либо Женевская конвенция, либо же сознание, что Англия обладает таким количеством охотничьих ружей и патронов, что преимущество оставалось бы на их стороне очень не долго. Несомненно, так было и лучше, ибо принимая во внимание огонь из пулеметов и винтовок, продвижение по нейтральной зоне и так уже требовало огромного нервного напряжения, не говоря уже о возможности получить заряд дроби в лицо.

В начале этой главы я лишь коснулся работы наблюдателей. О ней будет говориться более подробно в следующей главе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.